Марлена де Блази - Тысяча дней в Тоскане. Приключение с горчинкой

Райнер Мария Рильке, из «Девятой элегии»

— Се I'abbiamo fatta, Chou-Chou. Мы это сделали, Чу-Чу, — сказал он, называя меня именем, которое сам придумал, обеими руками сжимая баранку старого «БМВ», оттопырив локти, как крылья, и блаженно ссутулив плечи. За словами последовал заговорщицкий смешок.

— Да уж, мы сделали, — отозвалась я, неодобрительно подчеркнув «мы».

Я отвернулась от него, глядя в окно, на огни Понте делла Либрета. День еще не проснулся. Сливочные отблески пробуждающегося солнца завивались вокруг блекнущей луны, спускавшейся по влажной темной синеве неба в лагуну. Его ребяческая радость и шуршание Дороги под колесами — единственное, что нарушало молчание. Подступили слезы. Горячие и быстрые, неудержимые. Я не хотела уезжать из Венеции. Все же название моста невольно заставило меня улыбнуться. Мост Свободы. Подходящее название. Побег через мост Свободы. Только это — его побег, его новое начало. О, конечно, и мое тоже. Наше. И большей частью я радовалась надежде зажить своим домом в неповторимой сельской местности Тосканы. Кроме того, до Венеции будет всего несколько часов езды. Можно съездить и вернуться за один день. Я знаю, мы будем ездить. Но пока что мне приходилось взывать к скрывающейся во мне вечной страннице и надеяться, что она отзовется.

Мой муж-венецианец перерезал все нити, связывавшие его с городом. Ушел с работы, продал дом, разорвал остатки прошлого, как обидное письмо, и побросал обрывки в море. Все это преображение началось — и шло то еле-еле, то вскачь — тысячу дней назад, с нашей встречи. Теперь все кончилось, и он говорит, что может начать сначала. Фернандо, хоть и склонен к меланхолии, верит, что начало по природе своей — радостный путь, усыпанный лепестками цветов, закрытый для боли. Он верит, что старые призраки не найдут дорогу в Тоскану.

Мы выехали на терра фирма и свернули через Маргеру на автостраду. Он покосился на меня, тыльной стороной ладони стер слезы с моих щек. У него древние, далекие глаза, в них грусть и озорство. Первое, что я полюбила в нем, — его глаза. Глаза и застенчивую улыбку Питера Селлерса. Нашу историю называют неожиданной, невероятной, сказочной. Он — уже немолодой — сидел в крошечном зале винного бара в ветреный венецианский четверг и увидел у дальней стены женщину — уже немолодую, — которая что-то сдвинула, изменила в нем. И всего через несколько дней он начал изменять ее. Она — шеф-повар, писательница, журналистка, отправившаяся в Италию и Францию на поиски новых замечательных рецептов, собрала то, что осталось от ее вполне устроенной, совершенно одинокой жизни, обняла двух взрослых и благополучных детей и уехала жить с чужим мужчиной на краю Адриатического моря. Они поженились в маленькой каменной церкви на берегу лагуны, среди сотен белых свечей и душистых дымков благовоний. Они уехали ночным поездом в Париж и ели сэндвичи с ветчиной и шоколадный пирог на верхней полке. Они ссорились и смеялись. Каждый старательно учил чужой язык, но скоро они поняли, что никакого времени не хватит, чтобы узнать все, что им хочется знать друг о друге.

Времени всегда не хватает.

От их запаха голодного человека бросало в дрожь. Горячие, сочащиеся маслом красавцы покоились грудой на белой льняной салфетке. Желтизна цветов просвечивала сквозь трещинки золотистой корочки. Корочки, тонкой, как венецианское стекло, подумалось мне. Но до Венеции было далеко. Мы теперь живем в Тоскане. Начиная с сегодняшнего утра мы живем в Тоскане. Я твердила себе, как дневной урок: вчера — Венеция, сегодня — Сан-Кассиано деи Баньи. Шесть часов как мы приехали, а я уже в кухне. В маленькой дымной кухне местного бара я смотрела, как две кухарки в белых шляпках и синих халатах готовят антипасти для деревенского праздника.