Рита Марли - «No Woman No Cry» - Моя жизнь с Бобом Марли

Люди спрашивают, что я чувствую, когда случайно слышу его голос по радио. Но так уж нас крепко жизнь связала — Боб как будто всегда со мной, мне всегда что-нибудь о нем напоминает. Мне не надо дожидаться, пока он запоет.

Он и в самом деле пообещал мне, прежде чем закрыть глаза в последний раз, что всегда будет рядом. Это было 11 мая 1981 года; доктора сказали, что он умирает от рака, и надежды нет. Но Боб еще держался, он не хотел уходить.

Я подложила руку ему под голову и пела «God Will Take Care of You» — «Бог о тебе позаботится». Но потом я расплакалась и сказала:

— Боб, пожалуйста, не оставляй меня, не уходи.

Тогда он поднял глаза и ответил:

— Не уходи — куда? Зачем ты плачешь? Хватит плакать, Рита! Продолжай петь. Пой. Пой!

И я стала петь дальше, и тогда поняла, что песня как раз об этом: «Я тебя никогда не покину — где бы ты ни была, там буду и я…»

Поэтому, когда я слышу его голос сейчас, это лишь подтверждает, что Боб всегда рядом, везде. Потому что его действительно можно услышать повсюду. В любой части света.

И что интересно, большинство людей слышит только его. Но я слышу больше, потому что присутствую почти во всех его песнях. Так что я слышу и свой голос тоже, слышу себя.

Я с детства была амбициозной. Я просто знала, что без этого никак в окружении громил, воров, проституток и мошенников — в Тренчтауне такого добра было предостаточно. Но рядом с плохими жили и хорошие люди, сильные, талантливые, старающиеся быть достойными. Парикмахеры. Водители автобусов. Швеи. Боб и сам некоторое время работал сварщиком.

Я росла под опекой моего отца, Лероя Андерсона, музыканта, работавшего столяром и плотником. Иногда он брал меня на свои плотницкие работы или послушать его игру на саксофоне. Он сажал меня на край верстака в своей мастерской возле дома и называл разными ласковыми именами — «солнышко» или уменьшительными от моего полного имени, Алфарита Констанция Андерсон. Оттого, что моя кожа была очень темной, в школе меня прозвали «Чернушкой». Я с детских лет не понаслышке знала о расовом неравенстве и долго недооценивала себя из-за цвета кожи. На Ямайке так исторически сложилось. Как поется в старой американской песне, «if you're black get back, if you're brown, stick around…» («если ты черный, иди подальше, если ты смуглый, можешь остаться…»).

Тренчтаун был, да и сейчас остается гетто в Кингстоне, столице Ямайки. В те времена там царил самострой. Люди захватывали участок земли, получали на него официальное разрешение и потом строили на этой земле все, что могли. Там встречались дома из картона, ржавого железа, бетонных блоков. Будто в Африке, хижина на хижине. На Ямайке по-прежнему предостаточно таких мест.

Когда мне было пять лет, моя мать, Синтия «Вида» Джарретт, оставила папу, меня и моего брата Уэсли, чтобы создать новую семью с другим мужчиной. (С собой она взяла другого моего брата, Донована, у которого была более светлая кожа). Я любила маму, потому что когда люди смотрели на нас и говорили: «А это чьи детишки?», «А вон та чья девочка?», в ответ всегда слышалось: «А, да это дети Биды», «Это Бидина единственная дочка, какая хорошенькая девочка».

Но я все-таки продолжала жить то с мамой, то с ее мамой, моей бабушкой, пока мой отец наконец не решил это прекратить. Может быть, он ревновал Биду к другому мужчине и чувствовал, что нам нечего там делать. Так или иначе, я чаще бывала у бабушки, потому что лицом была похожа на нее — семья моей матери кубинского происхождения — и мне она нравилась. Я даже терпела дым ее сигар — она курила их задом наперед, горящим концом в рот! Ее двор был полон внуков, отпрысков пяти дочерей, всем нужен был присмотр. Бабушка нас пасла, варила огромный котел кукурузной каши на завтрак, и мы с двоюродными братьями-сестрами четырех, пяти и шести лет ели эту кашу с крекерами и отправлялись в подготовительную школу.