Рита Харьковская: Жизнь на кончиках пальцев

В полупустом зале ожидания пригородного железнодорожного вокзала на деревянной скамье с покатой спинкой поздним вечером тихо о чём-то разговаривали две женщины средних лет.

Вот-вот должна была подойти пригородная электричка. Одна из женщин, взглянув на часы, поторопила товарку:

– Вставай! Пора на перрон выходить. А то будем бежать за паровозом, как в прошлый раз!

Женщины, подхватив тяжелые сумки, направились к выходу из зала ожидания.

– Эй, бабоньки, свёрток забыли! – молоденький сержант милиции, совершая ежевечерний обход подведомственной территории, каковой являлось здание железнодорожного вокзала и прилегающие к нему пути, догнал спешащих женщин и ткнул пальцем в одну из скамеек.

– Отстань, Мишка, – отмахнулась от внимательного милиционера одна из женщин, – вон уже гудит электричка! Опоздаем – будешь на бобике нас в город везти!

Сержант был её соседом. Жил с матерью вверх по улице через два дома, а потому особых расшаркиваний ему не полагалось.

– Баб Нюр, ты, что ли, – заулыбался милиционер, – не признал в темноте.

– А нечего на лампочках экономить! – огрызнулась баба Нюра.

– Ага, – согласился милиционер, – темновато будет. Вот вы свой свёрток не углядели.

– Да не наш это! – замахала руками вторая женщина.

– Не ваш? А чей же? – милиционер подошел уже вплотную. – Может, видели, кто забыл?

– Не видели! – баба Нюра завертела головой, словно тот, кто оставил свёрток мог спрятаться в углу вокзала. – Ни свёртка, ни того, кто подкинул! – поперла пышной грудью на сержанта, загородившего узкий проход. – Отойди в сторону, ирод окаянный, дай пройти!

Милиционер покраснел. Его никто не имеет права называть иродом! Особенно, при исполнении!

– Вы задержаны, гражданочки! – Мишка набычился, и баба Нюра поняла, что погорячилась, обозвав его иродом. – Будете свидетелями. Пока, – добавил сержант, – сейчас вместе посмотрим, что за свёрток, что в нём. Опись составим, как положено. Возьмём с вас показания, и, если вы ни в чем не виноваты, отпустим.

Милиционер нерушимо стоял, заложив руки за спину, как памятник у сельсовета. Увидев в щель между его телом и дверью отходящую от перрона электричку, баба Нюра со злость плюнула на грязный пол, грохнула себе под ноги сумки, в которых что-то подозрительно зазвенело:

– Где ж ты взялся на наши головы! – махнула рукой, словно смирившись с неизбежным. – Пошли, что ль! – и зашагала к скамейке, на которой все так же белел забытый кем-то свёрток.

Женщины и милиционер замерли. Прислушались. Из свёртка доносилось подозрительное попискивание.

При ближайшем рассмотрении, свёрток оказался белым марселевым одеяльцем, перевязанным широкой бледно-розовой лентой.

– Батюшки-святы! Да это, никак, ребятёнок! – баба Нюра схватилсь руками за пухлое лицо. Посмотрела на милиционера. Потом на попутчицу:

– И чего теперь делать будем?!

– Так это, – почесал лоб сержант, – распеленать бы надо.

– Вот ты нашел, тебе и распелёнывать! – ехидно обрисовала предстоящую процедуру баба Нюра, – а наше дело телячье.

– Ладно тебе, Нюрка, – вторая женщина, не принимавшая до этого времени участия в перепалке, решила взять инициативу в свои руки, – не видишь, что ль, пацан он еще! Куда ему с детьми управляться?!

Краска залила не только щеки, но и лоб, и шею сержанта. Вот уж выдался вечерок! И иродом обозвали, и пацаном! А ведь он при исполнении! Но отстаивать право на уважение к должности и погонам Мишка не стал. Поди знай, что взбредет на ум этим тёткам! Вот развернутся сейчас и уйдут, оставив его с «этим»! А потому милиционер только кивнул в ответ, словно давая разрешение развернуть чёртов свёрток.

– Глянь-ка, – баба Нюра уставилась на содержимое свёртка, – девчоночка! Махонькая совсем.

– И какая же тварюка её одну на вокзале оставила?! – всхлипнула от жалости к крошке подруга бабы Нюры.

– Берите девочку и идём в опрепункт! – принял решение Мишка. – Там будем разбираться!

***

«Разбирание» не имело никакого успеха. Никто не видел, как и когда свёрток с девочкой оказался на вокзале. А если кто и заметил что-то подозрительное, то вероятнее всего уже давно уехал в неизвестном направлении. Из окошка пригородной кассы зал просматривался плохо, да и кассирша, ровесница бабы Нюры, не обязана была следить, что там и как происходит за её стеклянным окошком.