Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Пол и стены в Будке были выстланы чем-то мягким, пружинящим, чуть ли не сокращающимся. Илю даже казалось, что когда-нибудь Будка переварит их. По потолку с тихим топотом бегали маленькие серые с красной спинкой ящерки с изумрудными глазами, замирали на миг, шевеля горлом, изумленно вслушивались в несомое внизу и спешили дальше по почерневшим балкам перекрытий. Здесь самошептались строчки из древнего псалмья (переводил Ялла Бо): «Алон колонн и эрез перекрытий…» — ведь в Разрушенном, поют и пишут, перекрытия были сделаны из кедра, а колонны — дубовые. О, Будка — надежды символ!

Не раз ящерки, сухо шурша, сновали по столу, безбоязненно взбирались на плечо, перебирая лапками, вцепясь коготками, сидели домашне. Вот такая шушера вырастает потом до трех метров, встретишь под вечер в чащобе — и не опознаешь!

Гедеон старательно уставил стол яствами (скромными), усердно рассусолил по граненым стакашкам (а называется такой сосуд — «кос») хмельной напиток (скупо — так, влажность развел) и пригласил:

— Набрасывайся!

Мялись для приличия, медлили. Тогда начкар подал пример — подкрутил пейс (ну, чисто есаул Саул, краса красот) — и выдул кос залпом. Забубнил, отдуваясь:

— Перед тем как на пост заступить, на зябкую вышку взойти — надобно дерябнуть, выдернуть чекушку… Это даже не ритуал, а артикул! Сторожевая доза! До начала Стражи посидеть, раздавить — дело свято! А то ж свихнешься.

Он вздохнул:

— В Саду ежели не пить — иванушком станешь… Излучение так и щелкает. Поди знай, сколько харитон только на входе получил… Так что, Матвейка, выпивай порцию, чай пока не на поминках. Яша, садник бледный, хлобыщи без церемониев! А вот и чарка для мара Марка! А вы, Илияху Ученыч, чего сачкуете — в очередной раз ломаетесь, нос воротите? Брезговаете, из пузыря лезете, персонального кубка ждете? Там-то небось снег талый пил… Ка-анешно, у нас тут коллоквиумов с марципанами нету… Стакан простого вина да редька в меду — айнгемахц, крепкая народная закуска… Тов, давай сразу по второй, за Первую Звезду! За все шесть плавников!

Иль осторожно окунул губы в жидкость — ох, шмурдяк! И не диво — что еще в Саду пьют — естественно, зелено вино. Цвет отвратный и аразятиной разит. Самшитовка! Сумерки мозгов.

— По жаре хорошо уважить сторожевую «сотку», — оживленно говорил Гедеон, пипеточно отмеривая по второй (как в ухо накапал). — Мир духовитей делается, дружней сжимается… Жижа жизни! А бухла хватит, запаслись. Ну, чару за святость! Бди да оглядывайся! Прими пять капель — опентаграммься!

Иль с содроганием глотнул, словно субботний кидушный «ершик» внутрь впустил. Фу-у, гадость, жжение, харкня драконов… уф-ф, потрава аспидов, кумыс бураковый, куфияд вонючий… Роскошество из кизяка. Да и кошер сомнителен — через аразскую кость перегоняли… Интересно, какое у этой горючки октановое число? Грубо, вульгарно, мужиковато. Пятки пилигрима. Мокрота, глядь, и горечь тубероз. Того пошиба, что и вынужденное шумное окруженье. Таборетовка. О, другое горло! Плач подопечной печени. А им ништо, плевелам злачным, ништяк, лишь бы с ног валило и влекло. Тянутся Яхве кланяться… День, ночь, день, ночь, мы ползем по Саду… Посадские, пересыпь, жлобразованцы. Вырвиглаз! Игристое! Иль вспомнил распевы Кима Хлебореза: «Сакэ согрет теплом долгожданной встречи, нижняя нецкэ расстегнута нежной рукой…» Где там!

— Лей, не жалей, — гомонили вокруг. — А то плеснул, как со стенок натекло…

— И дна не кроет…

— Алевай, наливай! Опа, хва.

— А чокнуться?

— Чтоб нам не чокнуться, га-га-га!

— Чтоб меч огнем светился!

Чтоб вам, мысленно плевался Иль, прожорливцам. Закусывали не рукавом! Гедеон не был одарен чувствительностью — тем же тесаком, каким, возможно, аразов разделывал, живо он нарезал на досточке фаршированную шейку и накромсал брусок чего-то белого, соленого, со шкуркой — тающего во рту. Как в поэмах писали: «подстрекающая снедь». Щепотно брали дольки с блюдца, совали в отверстие в косматой бороде, трудолюбиво зажевывали, глядя перед собой, — унавоживали желудок, дабы жидкость прижилась в организме.

Потом заиздавали звуки, то бишь заговорили. Для затравки, для начала начкар обрушился на начальство — обложил иванами. Со словами «Вы меня слушайте, я плохого языком не скажу» Гедеон вылил ушат на казарменную элиту — Леви, Авимелеха и Рувима, обозвав их по-галерному «баковая аристократия». Стар- и младоперы, композиторы камбузные! Мужики с тайной мыслью! Урла из Ура! Всадники-огородники! Утонули в ура!..