Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Хрипло залаяли, заперхали, захохотали вслед «солнуху». Иль приник к дырке в брезенте. Близ дороги несколько худых облезлых роа остановили свой бег, зашлись кашлем. Недобрые твари. Значит, течка слюны у них началась, слезли с нар, вышли из нор, добычу ищут. Ночью в песках такой кашель слушать и последующее чавканье — мороз по коже. Ну да днем мы им не по зубам — глаза на месте, не выдавлены, и потом много нас, шерстиловку не затеешь. Отхаркиваясь, запахнув телаги, поджав брюхо, роа убредали обратно в туман — утомленно, разочарованно. Роадостно! Замерзли, глядь. Колымосквы вы не видели, когда снег хлопьями на делянку, вот что. Там сидели бы на цепи и песцам кланялись… А вот, оскалься для интереса — каково было бы песцу в песках здешних? Мех свалялся, грива в колтунах, хвост облысел, удлинился… передвигается ползком, змеясь…

Иль смотрел на пустыню. Пустое поле столкновений. Вон двугорбые мирно пасутся, жуют колючку. Сказали бы вольному трудяге Ща Каменщику, дионисову сыну, что колючку жевать можно, в лаг, — то-то подивился бы, наивный Нави! Следы боищ, проржавевшие, полузанесенные песком остовы древних боевых машин с огромными колесами, с искривленными дулами, с распахнутыми люками — останки Железного Десанта, последние судороги Империи, корчи Ея… Державная ржавь. Отходы мрачные пехот. Мифцовые сражения из-за свежеиспеченных лепешек между лернейскими гидрами и синайскими пастухами («сина», сиречь ненависть), пока не ударили по рукам… Битвы убогого с бессильным! Нажевавшийся грибов москвалымский кутейник тако рек бы, покачав высокой горлатой шапкой: «Знатный гололед у них тут был — эва сколько песку навалили».

Сад возник как всегда внезапно, словно вырос из-под барханов — сгустившийся нежеланный мираж. Внешне вовсе ничего страшного, многажды виданное — высокая бетонная стена и в ней широкие тяжелые ворота. Стена густо разрисована красками, цветным углем, исписана словами и вычислениями. Поверх стены — клубки колючей проволоки, «спирали Бермана» — вроде как украшение, даже дюже гармонирует. О Сад, Сад, где священный сумрак… Жуткое, слаборасколдованное, эребанное место, на жаргоне Стражей — «зеленка». Несусветные растения росли в том Саду и неприятные обитатели там обитали.

Подвозка подвезла — как всегда, не вплотную, остановилась поодаль. Они вылущились из «солнуха», привычно построились в затылок — нагло-самодовольный Марк Разгоняй, и нашим и вашим Матвей Стерегущий, пугливый на всю катушку Яаков Без — все эти позорники, дозор «роз». Дорогие, блюха, товы! Выводок. Иль, само собой, замыкающий, спина нараспашку.

Подвозка тут же развернулась, скрежеща гусеницами по битому бетону, и, пыля, ухряла поскорее подальше от греха. Покандехали к воротам. Цветочные ворота! Этакие врата восприятия. Роспись настенная колера дикого, как после травы вареной, — числа пучеглазые в обнимку сидят в прозрачных пузырях, всадник верхом на летающей рыбе воздел вишенку на древке. Другое всякое — звери странные, плоды небывалые с начинкой из людей. Также нарисован огонь.

Перед воротами обычно валялись штабелем пойманные под утро бегляки — они пытались «оттолкнуться» от Сада, дать деру, да были загнаны, притащены и пропесочены. То есть освежеваны и брошены окостенелой, оскаленной мордой вверх «на песце пред вратами» — на ужас непослушным, чтоб корректировали, глядь, планы впредь. Но сегодня не было субботней убоины — ночь нынче, видать, выходит, выдалась тиха.

Ворота были глухие, с заклепками, с выпуклой шестирогой звездой посредине. Чтобы проникнуть, надо было ладонью прикоснуться к воротам, к теплому металлу (это не металл) и нащупать особую точку, нервное воротово окончание, жилку на виске, мезузово сплетение — и указательным ткнуть. Нажать. Поскрести. Возбудить. (Существует даже любительское исследование «О стуке у ворот в Саду».)

Иль, распихав недоумков, тыкавших корявые пальцы, сделал дело умело. И ворота тотчас растворились — их не стало. Створки заколыхались, задрожали, как горячий воздух, вместо вроде железа образовалось какое-то желе, из него вылепилось подобие губ, они приоткрылись, жадно вытянулись — первый раз жутко смотреть было, потом привыкаешь — и Сад всосал их.

Их выплюнуло из ворот прямо на грядки едучей ботвы, как и должно — рядом с начкаровской Будкой. Встали с четверенек, очумело отряхивая руки и колени. Уши заложило, как всегда при входе, — «синдром двугорбого». Раньше еще кровь носом шла… Иль сунул мизинец в ухо, поковырял. Остальные товы тоже трясли головами, ковыряли щепочками в ушах, делали глотательные движения, отплевываясь: «Любит лаг врата Садовы».