Виталий Закруткин - Плавучая станица

Вечерело. На левом берегу реки, у парома, чернели подводы. Над синеватым лесом остро проблескивал тонкий серп месяца. Слева, у плотины, дожидаясь очереди, стоял на якоре двухпалубный пассажирский пароход. На излучине, отражаясь в спокойной воде, мерцали красные огоньки бакенов.

На мгновение Василий вдруг ощутил щемящее чувство одиночества.

«Как это сказал старик? Без хозяйки дом не дом…»

Весь вечер Зубов бродил по берегу. Слегка пригнувшись, он всматривался в темную гладь реки, слушал однообразный гул воды на плотине, курил, присев на холодный песок. Потом он замерз, побежал домой и, наскоро поужинав, сказал Марфе:

— Я скоро приду, вы дверь не закрывайте.

— Куда ж это вы так поздно? — усмехнулась Марфа.

— К Егору Ивановичу, — не думая, ответил Зубов.

Он накинул шинель и, не оглядываясь, пошел к Груне.

Ивана Никаноровича не было дома. Разложив на стульях стопки белья, Груня гладила. Между окнами, на фанерной подставочке, отбрасывая на скатерть желтый круг света, горела лампа. Груня набирала в рот воду, старательно опрыскивала чуть пересохшее белье и, тронув мокрым пальцем горячий утюг, разглаживала полотенца, наволочки, простыни, носовые платки.

У ног девушки с мурлыканьем терся толстый кот Бунька с ободранным носом. Груня поднимала утюг и, наклонившись, напевала Буньке что-то невнятное.

В окно негромко постучали.

— Кто там? — спросила Груня.

— Это я, — услышала она голос Зубова.

Груня кинулась к двери.

Зубов вошел в комнату, поздоровался, снял шинель и присел на стул.

— Ну, как живешь, Грунечка? — спросил он, не зная, с чего начать.

— Хорошо, Вася, — ответила девушка и засмеялась. — Вот глажу и пою песни Буньке.

Василий улыбнулся.

— А я по тебе соскучился.

— Правда?

— Честное слово. Мы ведь встречались вчера, а мне кажется, что я тебя год не видел.

Он поднялся, взял Грунину руку, повернул ладонью вверх и поцеловал.

— Пойдем погуляем, Грунюшка, — шепнул Василий, — мы давно уже не гуляли вместе.

— Пойдем, только надо отца подождать…

Не договорив, Груня вскрикнула и рванулась к столу.

— Что ты? — испугался он.

— Разве не видишь? Забыла утюг принять и сожгла наволочку…

Она убрала утюг на плиту, свернула прожженную наволочку и с видом заговорщицы сунула ее куда-то за книги.

— Отец идет, калитка стукнула.

В комнату вошел Иван Никанорович. Увидев Зубова, он вежливо поклонился, помыл на кухне руки и сказал дочери:

— Ну, хозяечка, чем ты меня сегодня кормить будешь?

— В духовке стоит обед, — весело ответила Груня, — сейчас подогрею.

Зубову показалось, что Иван Никанорович в последнее время как-то раздобрел, стал гораздо спокойнее и держался с достоинством, чего у него не было раньше. Даже в голосе его появились новые, гораздо более твердые и уверенные нотки.

— Вы, кажется, довольны, что перешли в рыбцех? — спросил Зубов.

Иван Никанорович аккуратно причесал тронутые сединой жидкие волосы.

— Как вам сказать, Василь Кириллыч, — задумчиво протянул он, — я не то что доволен, а, прямо сказать, человеком стал. Тут ведь совсем другая работа. Ни с кем не ругаешься, никого не обижаешь, и тебя никто не обижает. Стоишь себе возле весов, рыбу вешаешь да квитанции людям выписываешь. И людей кругом тебя много, и от непогоды ты укрыт. А вы ведь сами знаете, какое у меня здоровье.

— Вот видите, — улыбнулся Зубов, значит, я напрасно задерживал вас.

— Выходит, напрасно…

Груня подогрела обед, набросила на плечи жакетик и сказала отцу:

— Мы на минутку выйдем, батя…

Они вышли на улицу, но Груня не вернулась ни через минутку, ни через час.

Целую ночь бродили они по тихим улицам станицы, потом спустились к реке и долго сидели на опрокинутой лодке. От реки тянуло влажным холодом, и Груня призналась:

— Я замерзла, Вася…

Зубов снял шинель, укутал ее, усадил на колени и, прижав к себе, стал целовать…

Уже рассветало, когда они поднялись и пошли вдоль берега.

Было тихо. На мелких береговых лужицах серебрилась игольчатая кромка первого льда. Под ногами мягко шуршали отсыревшие за ночь, тронутые инеем листья. У причала, там, где стояли рыбацкие лодки, кто-то зажег костер, и оттуда вместе с дымом несся крепкий запах смолы.

Закуривая, Василий нечаянно вынул из кармана ключ, засмеялся и сказал, посмотрев на бледное Грунино лицо:

— Хочешь, Грунюшка, я покажу тебе свой дом?

— Разве его уже поставили? — удивилась Груня.