Виталий Закруткин: Дорогами большой войны

Издание второе

© Издательство ДОСААФ СССР, 1974 г.

Страдные дороги войны! Сколько их было в ту тяжкую пору! Горькие дороги отступления с предгрозовой духотой, зноем, степным безводьем, тучами пыли, урчанием моторов, тревожным ржанием лошадей, вражеской бомбежкой, слезами беженцев, стонами раненых, с медленным, не поддающимся обзору движением многотысячных масс людей… Узкие тропы в лесах, бревенчатые настилы для пушек и танков, вырытые в земле извилистые ходы сообщения — короткие дороги между линиями жесткой обороны. Дороги в степи, по берегам рек, в оврагах, в воздухе, под землей. Овеянные славой дороги наступления и возмездия. Проложенные по бетонным и кирпичным руинам, последние перед великой Победой дороги на искромсанных, разрушенных улицах Берлина… Ведущие в душную глубь мрачные ступени «фюрер-бункера», подземного логова, в котором, уйдя от человеческого суда, покончил самоубийством изувер Гитлер…

Вместе с множеством боевых друзей мне, как военному корреспонденту, довелось пройти дорогами большой войны от горных троп Кавказского хребта до имперской канцелярии в Берлине. Много с той незабываемой поры утекло воды. Давно поседели головы моих товарищей, а многие, очень многие из них ушли из жизни — кто на полях сражений, кто в госпиталях, а кто по положенным человеку срокам. Но и сейчас, глядя на свою видавшую виды полевую сумку, я иногда открываю ее, перелистываю походные дневники и вспоминаю их, солдат, офицеров и генералов доблестной Советской Армии, беззаветных героев, о которых я писал в годы войны, и покрытые пылью и копотью лица их, голоса и движения натруженных рук. И вновь предстают передо мной их бессмертные подвиги. И кажется мне, что я опять среди них, и я жалею, что в военной страде мало было отпущено времени и что в те годы не обо всех достойных пришлось написать, чтобы люди узнали их славные имена и молодое поколение гордилось ратными делами отцов…

Писать приходилось где придется: в тени дерева на коротком привале, в землянке, в темном блиндаже, в кабине попутного грузовика, в окопах, на лесной поляне — везде, где можно было держать на коленях полевую сумку. Не обращая внимания на гул снарядов и трескотню пулеметов, торопливо набрасывал строки оперативной информации, очерки о геройском подвиге стрелков-пехотинцев, об отважных разведчиках, об очередном рейде по тылам врага, о железной стойкости наших бойцов, о силе, храбрости и самоотверженности коммунистов-политработников — обо всем, что требовало неослабного внимания и срочного, немедленного опубликования в армейской и фронтовой печати, чтобы все полки, дивизии, корпуса сразу, в ходе боев, узнавали имена самых смелых, твердых, бесстрашных и равнялись по ним, лучшим из лучших.

Времени для «творческих мук», для тщательной отделки каждой строки, для многократного переписывания очерков и статей тогда не было. Редактор газеты стоял у тебя над душой, нетерпеливо посматривал на часы, вслушивался в орудийную канонаду и настойчиво увещевал:

— Хватит, дорогой мой! Нам все эти красоты не нужны. Ты не Лев Толстой. «Войну и мир» будешь писать после войны. Если, конечно, жив останешься. А нет, так другие напишут, ничего не поделаешь. Кончай. Войска ждут газету. И типографские машины у меня стоят. Сейчас, брат ты мой, надо писать по-кавалерийски: аллюр три креста. Только такой аллюр и определяет стиль настоящего военного корреспондента. Нам надо дорожить каждой секундой…

С плохо скрытым раздражением слушал я слова редактора, дорожил, как он требовал, каждой секундой, старался писать побыстрее, но вместе с тем чувствовал, понимал, что подвиги моих боевых товарищей заслуживают взволнованных, душевных, высоких слов, что я не имею права говорить о них невнятной скороговоркой.

Писать, как я уже говорил, приходилось все: очерки, короткие корреспонденции с переднего края, рифмованные «шапки» на газетные полосы, сатирические зарисовки гитлеровских егерей, гренадеров, эсэсовцев, памфлеты, фельетоны. И хотя я не считал себя поэтом, неумолимый редактор требовал от меня молниеносного создания стихов и песен. Приказ оставался приказом. Волею батальонного комиссара-редактора я на какое-то время превращался в поэта-песенника и вынужден был сочинять стихи, подгоняя их ритм под всем известную музыку. Ничего! Говорят, получалось.

Когда гитлеровские полчища форсировали Дон, а Отдельная 56-я армия, в которой я тогда служил, вместе с другими войсками Южного фронта отступила до Черноморского побережья и заняла оборону в предгорьях Кавказа между Новороссийском и Туапсе, по просьбе начальника политотдела армии я сочинил песню на мотив «Раскинулось море широко»: