Виталий Закруткин - Плавучая станица

Зато как только нужная деталь укладывалась на место или доска после фуганка становилась зеркально гладкой, Никита Иванович светлел. Он и в этих случаях не произносил ни одного слова, только щурил левый глаз и, осмотрев какую-нибудь на диво выстроганную планку, облегченно вздыхал и ласково поглаживал пальцами усмиренное, неподвижное, еще теплое от трудной работы дерево.

Василий часами наблюдал за стариком, видел, как быстро и ладно вырастают стены уютного, светлого дома, и говорил восхищенно:

— Золотые руки!

«Так настоящий человек должен относиться к своему делу, — думал Василий. — Он должен уметь трудиться самоотверженно, красиво, наслаждаясь даже самой тяжелой работой. Он обязан все задуманное им доводить до конца, причем делать это так, чтобы сам он был доволен и совесть не могла упрекнуть его ни в чем…»

Думая о Никите Ивановиче, любуясь его руками, Зубов спрашивал себя: «А я так могу?» — и со стыдом признавался себе, что еще не может так работать, что ему не хватает выдержки, опыта, настойчивости.

«Нет, нет, еще до этого далеко, — думал Василий, — мне еще многого не хватает. Я тороплюсь, уступаю своей нетребовательности, горячусь. Так нельзя. Надо научиться побеждать в большом и в малом…»

Однажды на участок, где строился инспекторский дом, забрел Пимен Талалаев. Сторонясь людей, он отлеживался в балагане у паромщика и, изнывая от тоски и скуки, решил побродить по острову. Увидев, что Никита Иванович работает один, Пимен подошел к нему и молча присел на штабель досок.

— Мастеруем? — равнодушно кивнул он.

Старый плотник угрюмо посмотрел на него из-под козырька полинялой фуражки и ничего не сказал.

— О-хо-хо! — вздохнул Пимен. — А я вот места себе не нахожу, ослаб вовсе… ноги, можно сказать, отнялись.

— Голова у тебя, дурака, отнялась, — буркнул Никита Иванович.

Пимен удивленно посмотрел на него:

— Чего ты?

— Ничего…

Никита Иванович и Пимен Талалаев жили по соседству и хорошо знали друг друга, хотя в последние годы встречались редко, так как старик плотник работал в колхозной мастерской, а Пимен днем и ночью крутился на реке.

— Не, ты все ж таки скажи, — настойчиво повторил Пимен.

Фуганок летал в жилистых руках плотника, на землю атласными завитками сыпались сосновые стружки.

— Чего там говорить, — отмахнулся Никита Иванович, — одно слово тебе скажу: дурак…

Пимен промолчал. Там, в полутемном балагане деда Авдея, он уже не раз, проснувшись на пахнущих гнильем нарах, кряхтел, вздыхал, сплевывал на земляной пол горькую от махорочных корешков слюну и проклинал себя, сам не зная за что. Он все еще считал себя правым, ненавидел Зубова, Антропова, Мосолова, Груню, Степана Худякова, всех ловцов своей бригады, каждого, кто, по его мнению, в подметки ему не годился, но работал, в то время как он, опытный рыбак, мертвяком лежал в балагане.

Уже много ночей подряд, поворочавшись на нарах, он выходил на берег, молча слушал мерное поскрипывание уключин на рыбацких каюках, жадно вдыхал запах свежей рыбы и, опустив лысеющую крепкую голову, нудно ругался и до рассвета бродил по влажному, упругому песку, напряженно думая о том непонятном, что с ним произошло…

— Не, ты все ж таки скажи, — с упрямой злобой повторил он, поглядывая на Никиту Ивановича, — за что меня дураком обозвал?

Отложив очищенную доску, Никита Иванович погладил ее ладонью, быстро спилив края, приметал к подоконнику и наложил на него старенький плотницкий уровень. Подвижное пятнышко воздуха в уровне, поколебавшись, легло точно между двумя черточками в стеклянной трубке.

Никита Иванович исподлобья посмотрел на Пимена:

— Вот… Видал ты такой инструмент? Называется уровень. Им, этим инструментом, мастер ровность определяет. Ежели же, скажем, дерево не станет ровно, а кособочит — мастер его подпиливает, стесывает, молотком подбивает, чтобы оно не кривуляло и красоты строения не паскудило…

— Чего ты мне басни рассказываешь? — мрачно усмехнулся Пимен. — Я сам этот уровень сто раз в руках держал.

Старик присел на штабель рядом и заговорил, строго и сумрачно глядя в глаза Талалаеву:

— Так вот, имей в виду, Пимен Гаврилов, так оно и с тобой получилось… Люди до твоей личности такой же невидимый уровень приложили, и ты им отразу всю свою кособокость показал: куда ты хитнулся и сколько на тебе корявых сучков понатыкано… Сдумали они тебя маленько подправить, людскую ровность тебе придать, а ты, как дурной пень, корневищем своим уперся, будто бог тебя от твоего рождения косо прибил, да еще здоровенными ржавыми гвоздищами… Ну, чего ж было с тобой делать? Взяли тогда топор, лом под тебя подложили и рванули со всеми твоими сучками, чтоб ты, значит, красоты нового строения не паскудил… Так и оказалось, что ты кругом как есть дурак. И нечего тебе жалиться на кого-то. Жалься теперь на себя, потому что ты косой и неправильный человек.