Юрий Мейгеш - Жизнь — минуты, годы...

Ольга не оправдывала Женщину, не делала из нее святую и не снимала с нее вины, хотя такая трактовка не отвечала правде художественного образа, задуманного автором. Зато это полностью соответствовало правде жизни артистки, ее опыту, именно это помогало ей вести роль убедительно, без фальши.

По всем правилам театрального искусства Ольга вникала в мельчайшие детали биографии Женщины, Могла проанализировать каждую сцену, каждый порыв ее души, даже тайные мысли, и в голову не приходившие автору, когда он работал над созданием этого образа.

Карл Карлович Савчинец, играющий Жреца, из-за кулис наблюдал за Ольгой Лукиничной и наслаждался ее талантливой, убедительной игрой. Вместе с тем ему было и как-то обидно за свой многолетний стаж, за то, что часто опускались перед ним шлагбаумы на его театральной дороге, которая при самых невероятных усилиях с его стороны не привела Савчинца к вымечтанной цели. Не ворчливость старого неудачника, а только чрезмерная требовательность к себе, в сравнении с другими актерами, подчеркивала эту личную бесталанность. Это было, конечно, преувеличением. В таком придирчивом настроении он иногда закрывал глаза на свой возраст и разные болячки и с увлечением принимался фантазировать, хотя прекрасно знал, что это — пустая забава, мечтами не наверстать упущенное. Но уходить со сцены не хотел, потому что не представлял себе жизни без нее, ему даже страшно было подумать о том, что можно очутиться вне коллектива, с которым был связан тысячами нитей, с которым сросся каждой клеточкой своего организма. Еще с несколькими ветеранами — Сидоряком, Волынчуком, Рущаком, Онежко — составлял то корневище, на котором выросла нынешняя труппа. И где-то в глубине души постоянно теплилось отцовское чувство ответственности за ее судьбу. Это чувство и создало ему доброе имя Отца, хотя по своей внешней педантичности, проявлявшейся даже в расчетливо сдержанной манере речи, казалось, менее всего подходил под категорию чутких и сердобольных родителей.

За годы постоянных общественных забот Карл Карлович так втянулся в эту свою «роль», что даже не испытывал никакой неловкости, когда к нему обращались с просьбами явно не творческого характера: похлопотать о квартире, устроить сына или дочь на хорошую работу… Обижался иногда лишь на тех, кто делал это нетактично. В таких случаях он мог сказать несколько резких слов, однако не ставивших собеседника в неловкое положение. Разве только обескураживали самого Савчинца, потому что спустя какое-то время он в порядке извинения все же преодолевал чувство обиды и спрашивал:

— Ну, что там, говори…

— Да, знаете…

— Ничего не знаю, говори по-человечески.

Этим «говори по-человечески» он и давал понять, что вся суть в том, чтобы при обращении к нему соблюдать определенную форму вежливости. Резко отвечал и тем, кто допускал какую-то униженность в тоне, в таких случаях прерывал просителя и говорил:

— Не проси как барина!

Внешне академически серьезен и педантичен, он был по натуре своей веселым, порою даже легкомысленным говоруном. Даже тогда, когда восседал в свободной профессорской позе (а на профессора он был внешне очень похож: высокий лоб, седые волосы, вдумчивые серые глаза), в глубине его души жил врожденный веселый актер, который не только для других, но и для себя умел создать несуществующий мир, призванный вызывать хорошее настроение.

Вот и сейчас, следя за игрой Ольги, сохраняя внешнюю серьезность, он мысленно вплетал в ее диалог с Онежко свои озорные реплики и в душе смеялся над ними.

— Ты меня гонишь? — трагическим голосом спрашивала Женщина, а Савчинец в душе посмеивался: «Ну, а как же, что ему, бедняге, делать, если у него такая роль?»

— Меня гонишь, а сам разве не встречался тайно с Асеновой женой?

Ольга побежала за кулисы; проходя мимо Савчинца, увидела, как он протянул к ней руки и восторженно проговорил:

— Вы прекрасно играете.

Ответила ему шепотом:

— Ах, что вы, Карл Карлович! Если кто-нибудь из нас талантливо играет, так это вы.

Он не нашелся, что ответить на такие слова. Ольга подходила уже к своей артистической комнате, и он снова повторил:

— Вы играете отлично.

Ольга села в кресло перед зеркалом, взяла металлическую пудреницу. Савчинец не пошел за ней, сообразив, что может поставить себя в смешное положение, если будет продолжать высказывать ей свои похвалы. Он всегда опасался того, чтобы ненароком не выставить себя на посмешище, особенно перед женщинами. Он остался за кулисами на старом месте, приняв облик настоящего аскета — Жреца. А Ольга швырнула на стол пудреницу, обхватила ладонями голову и подумала: «Мне всего только двадцать девять… Только?.. Уже двадцать девять!»