Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Батурин подвинул ему листок:

— Распишитесь...

Кровь оглушительно пульсировала в висках, удары слышались отчетливо резко. Можно было считать их. Раз, два, три... Короткие такты вальса... Раз, два, три... Головная боль притупляла чувства. Все стало будто нереальным. Все выдумано от этой дикой боли, И высокий, качающийся перед глазами милицейский капитан с глубокими темными впадинами на худых, рябоватых щеках — тоже выдуман. Странно, что он разговаривает. Но вот он опять повторил:

— Распишитесь.

Сорвав шапку, Виктор Дмитриевич упал на колени.

— Я хотел устроиться и не сумел. Я не продержусь. Но я хочу лечиться и хорошо жить, стать человеком. Диспансер не дал мне направления. Ну помогите же!

— Поднимись! — ожесточенно стукнув по столу, с ненавистью приказал Батурин, чувствуя, что только грубая сила может сейчас заставить Новикова подняться с колен. Он ненавидел унижение. Эта ненависть родилась в нем еще с тех пор, как мальчишкой он прожил несколько лет в батраках у орловского кулака и был вышвырнут в проливной дождь на дорогу, когда заболел оспой.

Батурин расстегнул шинель, вышел из-за стола и сел против Новикова так близко, что колени их коснулись.

«Человек мечтал стать композитором, хотел дарить людям радость, а теперь сидит в милиции и ожидает, что за бродяжничество его, как общественно бесполезную, а может быть, даже и вредную личность, выселят из города, — иронически подумал Виктор Дмитриевич. — Блестящий финал! Надо ли было учиться, воевать, любить, чтобы дожить до такого финала? Чудовищно!»

От этой мысли хотелось размозжить себе голову. Пусть это будет последним мучением и последним позором. Но он почувствовал, что неспособен сейчас и на это. Да и не о том надо думать. Но думать мешала головная боль, от которой никак не избавиться... Выселят из города? Куда?.. Почему-то представилась ночь. Старый, полутемный, скрипящий вагон. Поезд тащится и тащится в неведомое место... За окнами — лунная пустыня. Скованная морозом тишина. Сверху — мертвый, холодный свет. И до самого края, до темнеющего к горизонту неба, между черными лесами — будто усыпанные битым стеклом, сухие снега...

Слух стал каким-то странным — не воспринимает радостных звуков, а улавливает только тоскливо повышающееся завывание метели за окном, схватывает звуки опасности... Вот простучали в коридоре тяжелые шаги. Тяжелые шаги, тяжелые сапоги с подковами на каблуках... Стук, звяк... Может быть, это уже идут за ним?.. Звуки легли на тяжелую, как и сами шаги, минорную музыку, полную напряжения и ощущения приближающейся опасности...

Он поймал себя на том, что уже который раз в самые неподходящие моменты думает о музыке.

На своем веку Батурин видел много опустившихся людей, великолепно изучил их характеры и повадки. Это знание и помогало ему видеть в Новикове какие-то хорошие черты, уцелевшие в нем. Падение на колени еще не означает желания начать жить по-новому. Но вот в голосе, а главное в глазах Новикова была такая искренняя жажда настоящей человеческой жизни, что Батурин не мог не поверить.

«Выселить — проще всего. А дальше? Не погиб он от водки здесь, так погибнет где-то в другом месте... Если человек действительно хочет жить честно и хорошо — надо попробовать серьезно помочь ему... Все, кого приходилось допрашивать, утверждают, что Новиков — талантлив».

Словно проверяя свое решение, Батурин испытующе поглядел на Новикова.

— Так что же делать с вами? — озадаченно проговорил он, до конца выдерживая строгий тон, и опять увидел на лице Новикова мольбу. — Посоветуйте. Устраивать на работу? На второй же день выгонят за пьянство. Я так и думал, что вы будете на рынке. Кроме рынка, вам и податься некуда...

Батурин принадлежал к числу людей, долго думающих прежде чем что-нибудь решить. Но надумав, решение принимал быстро и окончательно.

Он сейчас же связался по телефону с больницей и договорился, чтобы Новикова немедленно взяли на лечение.

Отправив Виктора Дмитриевича, Батурин принялся ходить по кабинету. Остановившись около зеркала, он увидел отражение своего озабоченного лица и стал разглядывать его так внимательно, будто хотел сосчитать на нем все оспинки. И вдруг, почесывая нос, громко спросил сам себя:

— Не ошибся ты? Смотри, попадет тебе от начальства... Ох, и попадет же!..

В приемный покой Виктора Дмитриевича привезли на милицейской машине, опять в дежурство Мещерякова и Лели.

Отличавшаяся памятью на лица и имена, тетя Феня без труда узнала Новикова. Она встретила его с дружеской простотой: