Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

— Садись, — сдавленным от волнения голосом сказала Ася.

Он сел. Медленно закурил, молча и озабоченно соображая, с какой стороны ожидать беду.

— Сегодня приходила Мария Васильевна, просила свезти посылочку в Кисловодск, знакомым. — Ася выжидающе посмотрела на мужа: заговорит в нем совесть или нет? Но он с угрюмой враждебностью молчал. Глаза его настороженно следили за женой. — Ты брал у Марии Васильевны деньги?

— Какие деньги? — протянул он едва слышно.

Ася не сумела сдержать короткого тяжкого вздоха:

— До чего ты обнаглел, Виктор. Ты занял у Марии Васильевны четыреста рублей. Да еще от моего имени... Сколько можно отдавать твои водочные долги? Я уже снесла в ломбард почти все свои лучшие вещи. Завтра придется послать маму заложить мои золотые часы. Надо же возвратить деньги Марии Васильевне. На что ты рассчитывал, когда занимал?

— Ничего не помню. Я был очень пьян.

— И тебе не стыдно — ходить к людям, выманивать у них трудовые деньги на водку?

— Стыдно на хлеб просить... Не хотели — могли не давать. В карман к ним не лазил. Я брал, я и отдам. Заработаю!

Напускной грубостью он надеялся прекратить невыносимый для него разговор. Но Ася была намерена договорить все:

— Дальше так жить нельзя. Посмотри на себя. На кого ты сейчас похож? В тебе нет ничего человеческого.— Она говорила короткими, крепкими фразами. Он воспринимал их как удары, от которых нет никакой возможности увернуться. — Так что же ты собираешься делать? Поделись своими планами. Я, кажется, имею право знать. Может быть, сумею помочь тебе?

Он стукнул кулаком по столу:

— Хватит!

— Хватит, — согласно повторила Ася, вкладывая в это слово совсем иной, непонятный Виктору Дмитриевичу смысл.

— Мне надоело слушать нотации! — крикнул он и, теряя равновесие, наклонился к жене, дыша ей в лицо застаревшим перегаром.

Губы Аси брезгливо дрогнули. Она отстранилась от мужа, почувствовав в нем какую-то сосредоточенную, страшную злобу.

— Только, пожалуйста, не кричи. Маму разбудишь. Тебя никто не боится.

Совершенно бессильный перед гневным спокойствием жены, он сорвался. С нарастающим пьяным ожесточением стал выкрикивать злые и обидные слова. Сознавая, что поступает отвратительно, он не мог сдержаться. Крик стал слышен даже у соседей. В стену несколько раз постучали.

От напряжения он вспотел, на висках набухли серовато-синие жилы, волосы растрепались, красные веки часто и нервно мигали. Его испитый и истерзанный вид вызывал в Асе неодолимое отвращение. Ей хотелось перебороть в себе это чувство, но неотвязчивые мысли о загубленном будущем только усиливали отвращение и помимо воли рождали незнакомое до сих пор, непонятное для нее самой, холодное равнодушие к мужу.

Ася сидела наклонив голову. Лампочки высоко подвешенной люстры высвечивали ее пересеченный морщинами лоб, строгую прямую линию носа, сжатые губы и опирающийся на кулаки подбородок. Глаза ее были в глубокой тени. Виктор Дмитриевич не видел их, но все время ощущал на себе тяжелый взгляд.

Гнев Аси не гас сегодня так быстро, как всегда. Она не, могла говорить. Молчала и молчала. Но за ее молчанием теперь не угадывалось обычной, скрытой жалости к мужу. Она сидела молча, а он кричал и распалялся еще больше, и никак не мог унять себя. Он удивлялся, что жена не плачет. Ася угадала его мысль.

— Я даже плакать уже не могу. Все слезы выплакала за эти годы.,. Ты поймешь, Виктор. Но будет поздно.

Это неожиданно подействовало отрезвляюще. Он сразу же утих, обмяк и начал искать быстрого примирения.

— Прости меня. Это не я, это — водка, водка говорила, — твердил он, будто убеждая себя. Еще не понимая всего несчастья, а только угадывая его сердцем, он пытался отогнать дурные и печальные мысли. Надо сказать что-то хорошее, доброе, искреннее. Но таких слов не находилось. Он тер себе лоб и, запинаясь, повторял привычное: — Прости... прости...

Ася не отвечала на его слова. Он был поражен ее небывалым, стойким сопротивлением. Не подпуская его близко к себе, она сказала:

— Пойми, что ни ненавидеть тебя, ни простить — я уже не могу. И в этом — самое страшное. У меня тут, — скрещенными ладонями она приложила руки к груди, — совсем пусто. Если еще и оставалось что-нибудь к тебе, так теперь ты сам все убил.

То, что до этой минуты он ясно видел вокруг себя, разом вдруг отодвинулось, ушло куда-то далеко, словно в непроницаемый серый туман. Ася не любит? Этого он никак не ожидал. О том, что она может разлюбить, он никогда даже не думал.