Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Перед началом конференции отмечался тридцатилетний юбилей работы в больнице двух ординаторов, старшей сестры седьмого отделения и тети Фени.

Выслушав поздравительный адрес, зачитанный Мариной Ивановной, тетя Феня, стоявшая все время с прижатыми к груди руками, повернулась к залу, В тишине едва слышно прозвучали ее слова:

— Я пришла работать в больницу, когда моей младшей дочери было год и восемь месяцев. А сегодня, именно сегодня — такое вот, представьте себе, совпадение — моему младшему внуку исполнилось... тоже — год и восемь месяцев... — Дальше тете Фене не дали говорить, заглушив ее слова долгими аплодисментами. Переждав шум, она поклонилась и сквозь слезы сказала: — Большое спасибо, дорогие мои...

И вот эти простые слова, «дорогие мои», вдруг в одном сердечном порыве сблизили между собою всех сидящих в зале. Виктор Дмитриевич с необычайной отчетливостью понял, какой это дружный коллектив, в котором он живет и работает вместе с тетей Феней... Когда-то она принимала его в приемном покое — больного, невменяемого, несчастного. А теперь она рядом с ним, его добрый товарищ... И в эту минуту многое повседневное, многие горести и неудачи показались ему мелким, второстепенным по сравнению с ощущением коллектива. Разве можно все это променять на кабацкий разгул? Какое в нем счастье? Одни беды, тяжкое похмелье, горе и смерть. А настоящая жизнь — только вместе с настоящими людьми....

Первым после доклада выступил Юдин. Приставив палку к трибуне — словно для того, чтоб она была, на всякий случай, под рукой, — он отпил из стакана воды. Надел очки, разложил и полистал конспект, достал платок, долго и обстоятельно сморкался.

— С приездом Марины Ивановны все изменилось в нашей больнице, — начал он с улыбкой в сторону главного врача.— Ее руководству мы обязаны всеми нашими хорошими делами... — Юдин говорил так, словно во рту у него катался шарик. И слова выкатывались — круглые, гладкие и какие-то скользкие.

Выступление Юдина возмутило Виктора Дмитриевича: «Какой же негодяй! Все врет. На днях в кочегарке кричал, что стоило уехать Телицыну — и в больнице пропал всякий порядок».

Ему захотелось выступить и разоблачить Юдина. Но мелькнула сдерживающая мысль: «Будет ли убедительным мое выступление? Работаю я здесь без году неделю. Да и пришел — с больничной койки».

Но возмущение против Юдина росло, и он все же написал записку в президиум с просьбой предоставить слово.

Услышав, как председатель назвал его фамилию, он вздрогнул. Путь от своего места до трибуны показался ему нескончаемо длинным.

Начав говорить, Виктор Дмитриевич никак не мог справиться со своим голосом. Из задних рядов крикнули: «Громче!» Смущенно откашлявшись, он заговорил громко. Перейдя от общего, короткого вступления к волновавшему его вопросу, он сразу же обрел уверенность и совершенно позабыл о своем волнении.

Когда он заговорил о работе хозяйственной части, Юдин, сидевший в президиуме рядом с Мариной Ивановной, насторожился, предчувствуя опасность. Он насупился, точно ожидал удара. Узкие, покатые плечи его приподнялись.

Виктор Дмитриевич рассказал, что Юдин всегда обещает помочь в работе — и ничего не делает, а только мешает, грубит рабочим, грозится всем отдать под суд.

Как только Виктор Дмитриевич сказал о предлагавшемся ему обманном совместительстве, Юдин бросил быстрый взгляд на Марину Ивановну, но по ее замкнутому в этот момент выражению лица не понял — какое впечатление произвело на нее это заявление. Теряя выдержку, он крикнул:

— Ложь! — Голос Юдина соскочил на самые высокие ноты. Опираясь щекою на ладонь, Марина Ивановна прикрыла ухо. — Ему нельзя верить! — запинаясь, снова крикнул Юдин. — Это же бывший алкоголик. Как он вообще попал на конференцию?

— Хорошо, если все дрянное у человека осталось уже позади, — спокойно ответил Виктор Дмитриевич, и удивился своему спокойствию. — Лучше быть бывшим алкоголиком и стать снова человеком, чем всю жизнь оставаться негодяем, выдавая себя за честного человека!..

Он был доволен, что сумел высказать все, что накопилось у него на душе. Но в то же время что-то его подтачивало. Он едва не обругал себя за то, что взял слово.

В нем просыпался и начинал уже говорить во весь голос сильный и здоровый человек с честной натурой. Но вместе с тем Виктор Дмитриевич, бессознательно идя на уступки умирающему в нем, опустившемуся и безвольному человеку с придавленным самолюбием алкоголика, подавлял рост этого нового человека. Идя, быть может, на последнюю такую уступку, он наклонился к сидевшему рядом Мещерякову: