Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

— Что-нибудь случилось?

Он обо всем рассказал. Леля взяла его под руку, задумалась. В воротах, когда сквозь толпу приехавших они пробирались на площадь, она вдруг остановилась и засмеялась:

— Странный ты человек! Надо радоваться тому, что произошло, а ты — загоревал. Знаешь, почему тебе выговор объявили? Чтобы ты чувствовал себя совсем, совсем человеком. С тебя спрашивают так же, как с любого работника больницы, без всяких скидок. А взыскание можно будет снять добросовестной работой... Теперь я понимаю, почему Марина Ивановна телеграммой отозвала меня раньше срока. Мне же еще четыре дня можно было отдыхать...

Почти то же сказал Виктору Дмитриевичу и Вадим Аносов:

— Поздравляю!— он протянул ему руку. — Вот теперь считай, что ты совсем твердо стал на ноги.

И Виктор Дмитриевич вдруг почувствовал, что его уныние сменяется радостью, — ведь это же в самом деле здорово! Не делают никаких скидок. Спрашивают, как со всех. Теперь-то все зависит только от него самого!..

Работы в архиве были закончены. Специальная комиссия приняла их с хорошей оценкой. Старый архивариус вместе со своими помощницами перевез все документы в новое — просторное и светлое — помещение, где оставался еще зал для будущего музея.

Использование на устройстве нового архива бригады больных алкоголиков, из которых сорвался один только Аверин, да и то лишь из-за недостаточного надзора, дало Алексею Тихоновичу еще одно доказательство практической возможности организации трудовой больницы-колонии.

Считая, что теперь Новиков уже действительно твердо стал на ноги, Алексей Тихонович все-таки продолжал пристально наблюдать за ним.

Виктор Дмитриевич так обрадовался возвращению Лели, что без споров подчинялся ей, как только она предлагала ему поехать куда-нибудь в воскресенье, или звала в театр, на концерт. Он бросал все и шел,— только бы побыть вместе с ней. Он уже купил себе хороший костюм и не стеснялся теперь нигде показываться.

В один из вечеров они пошли на концерт в Дом культуры.

Справа от Виктора Дмитриевича, широко расставив локти и вытянув ноги в рыжих туфлях на толстой резиновой подошве, развалился парень с бритыми и подкрашенными бровями. На нем были узенькие зеленые брючки и желтый, будто засиженный мухами пиджак, в черную — пупырышками — крапинку.

«Оделся как попугай, и думает, что он самый красивый», — неприязненно подумал Виктор Дмитриевич.

Глядя на сердитое выражение его лица, Леля посмеивалась. Она теперь любила, когда он немного сердился, — в нем начинала чувствоваться сила.

Программа открылась неинтересно: плохой жонглер, нещадно фальшививший аккордеонист, самодовольные партерные акробаты в стилизованных матросских костюмах.

Виктор Дмитриевич начал жалеть, что пошел на этот концерт. Он уже собрался было даже предложить Леле уйти, но передумал, когда ведущий объявил, что пианист Анатолий Барулин исполнит вальс Чайковского.

С первых же звуков он насторожился, почувствовав талантливость и силу молодого пианиста. Он давно не слышал этого вальса, и получал наслаждение не только от самой музыки, но и от своеобразного, проникновенного исполнения.

Публика приняла пианиста горячо. Ведущий объявил: «Полонез» Шопена... Удивительная прозрачность и свежесть звуков поразили и захватили Виктора Дмитриевича. И вдруг его сосед справа, встряхнув головой и отбросив назад свои поповские волосы, крикнул:

— Хватит!.. Довольно!..

Прямо на середине такта пианист резко сбросил руки с клавиатуры, встал и медленно, не отрывая ног от пола, чуть пошаркивая подошвами, неуверенно пошел к кулисе.

Леля схватила Виктора Дмитриевича за руку, взволнованно шепнула:

— Ведь он слепой.

Виктор Дмитриевич, почти не помня себя, вскочил и зааплодировал изо всей силы, до боли в ладонях. Следом за ним поднялась Леля. Поднялись люди в передних рядах, справа, слева и сзади.

Пианист уже вернулся к роялю, но ему не давали возможности играть, — аплодисменты перекатывались под сводами высокого зала из одного края в другой.

Опустившись в кресло, Виктор Дмитриевич повернулся к соседу:

— Лучше уходите! — сказал он и сжал кулаки.

И, видимо, лицо его было таким угрожающим, что сосед поднялся и, согнувшись, словно боясь, что удары сотен рук могут сейчас обрушиться на него, стал пробираться вдоль ряда к выходу...

Виктор Дмитриевич почувствовал, что слепой пианист останется для него примером на всю жизнь — живым примером человеческой воли и любви к своему искусству. И он, слепой, будет вести вперед его, зрячего... Что ж, жизнь трудна. Пусть будет и так. Главное — идти только вперед!