Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Доложив о сдаче дежурства, Мещеряков сообщил, что новый дежурный находится в приемном покое, — полчаса назад привезли трудного больного и нельзя задерживать прием.

Петр Афанасьевич умышленно приехал до начала рабочего дня, чтобы застать Марину Ивановну одну. В такой спокойной обстановке удобнее всего будет вести разговор об увольнении. Это не удалось: следом за ним пришел Мещеряков.

«Алексей доложит о дежурстве и сразу уйдет», — рассчитывал Петр Афанасьевич. Но ему пришлось ожидать еще минут пятнадцать, пока Алексей Тихонович вел с Мариной Ивановной разговор о водопроводных трубах для нового архива. «Вот же неугомонный человек, — подумал о нем Славинский, но не насмешливо, а даже одобрительно. — Такие люди просто, наверно, и не умеют быть несчастливыми».

Добившись от Марины Ивановны, что она сегодня же решит вопрос о трубах, Мещеряков ушел, не подавая Славинскому руки:

— С тобой — не прощаюсь. В отделении еще увидимся. Тебе есть письмо от профессора Савчука, из Москвы...

Поглядывая на бумагу в руке Славинского и опережая его, Марина Ивановна спросила:

— Продлить отпуск?

— Нет, я по другому вопросу... Разрешите, завтра зайду?

Петр Афанасьевич нахмурился и, зацепившись за угол завернувшегося ковра, вышел из кабинета.

В ординаторской еще не было никого, кроме Мещерякова. Как-то странно и неприятно было думать, что все привычное здесь — от халатов на вешалке до стопок историй болезней в шкафу — видишь, может быть, в предпоследний раз, что уже не придется больше сидеть здесь с больными, смотреть на парк за окном.

За своим столом, разложив на нем вырезки, газеты, заметки, сидел Мещеряков. Партбюро выделило его агитатором в группе среднего медперсонала, и сегодня Алексей Тихонович должен был проводить с дневной сменой беседу о событиях за первую неделю декабря.

Петр Афанасьевич подошел к столу и непроизвольно стал просматривать заметки Алексея: движение против ратификации Парижских соглашений, Московское совещание европейских стран по обеспечению мира в Европе, Международный слет сельской молодежи в Веце...

Взяв протянутое Мещеряковым письмо, Петр Афанасьевич вскрыл его и прочел. Профессор Савчук отвечал на интересовавшие Славинского вопросы и одобрял предстоящее развертывание тиурамовой терапии в больнице.

Постукивая ребром конверта по столу, Славянский без любопытства, от нечего делать продолжал заглядывать в записки Мещерякова.

Заметив его взгляд, Алексей Тихонович сказал:

— «Комсомольская правда» ведет интересную дискуссию — «В чем красота человека?» Смотри, здесь подчеркнуты слова Толстого: «Как это хорошо, когда человек красив, как хорошо!»

Петр Афанасьевич спрятал письмо в портфель.

— Но это каждый может прочитать и сам.

— А мы — прочтем и поговорим. И знаешь, о ком? О себе! Пусть сестры увидят, что наша трудная и грязная работа — во имя красоты. — Мещеряков сложил заметки и газеты в папку и вышел проводить Славинского. — Пьяница ведь не может быть красивым человеком. А мы боремся с алкоголизмом и, значит,— за красоту. При коммунизме красота человека так же необходима, как изобилие хлеба. Без того и другого не может быть и коммунизма...

Славинский удивился, что Алексей ничего не говорит ему об увольнении или выходе на работу.

Попрощались они коротко — без враждебности, но и без какого-либо проявления дружеских чувств.

Разбор истории с Черновым Петр Афанасьевич перенес тяжело. В эти дни Мещеряков, переживавший несчастья друга не меньше, чем он сам, не тревожил его, и подошел к нему, когда увидел, что он находится уже в более спокойном состоянии. И с этого началось их сближение, возродилась прежняя дружба.

Еще учась в медицинском институте, Славинский, помышлявший о большой научной работе, поступил на заочный факультет института иностранных языков и успешно окончил его. В своем отделении он организовал кружок по изучению английского языка. Но последние полтора месяца совсем его забросил. Взглядывая на сохранившееся на стене расписание, он все не мог заставить себя снова продолжать занятия.

В субботу, в половине четвертого, в отделение пришла Марина Ивановна. Она не заглянула, как обычно, в палаты, а направилась в ординаторскую. Все уже ушли, кроме Славинского, который удивленно встретил главного врача. Марина Ивановна поздоровалась, сняла шубу, достала из кармана блокнот и карандаш, села за стол.

— Где же остальные? Разве сегодня нет занятий вашего кружка? — Она раскрыла блокнот, посмотрела, хорошо ли заточен карандаш. — Позабыла кое-что из грамматики, а сейчас сижу над переводами двух статей из английских журналов. Приходится трудновато...