Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Выходя из комнаты, Петр Афанасьевич наткнулся на детей, притаившихся за дверью. Дети расступились. Он неловко прошел мимо них, ощущая за спиной внимательные и настороженные взгляды.

На лестнице, доставая из кармана перчатки, Петр Афанасьевич нащупал там деньги, поднялся опять на третий этаж и опустил их в почтовый ящик на двери квартиры Чернова.

Домой — на Петроградскую сторону — Славинский пошел пешком. В широком Адмиралтейском проезде, как в сквозном коридоре с распахнутыми настежь дверьми, бил с моста по-зимнему острый, холодный ветер.

На Дворцовом мосту Петр Афанасьевич остановился. Как необычно нынче появился в городе первый снег — пришел по реке! Маленькие буксиры проводили под мостом плоты, густо засыпанные снегом, выпавшим где-то выше по течению. Длинные белые плоты рассекали черную реку надвое... Не сегодня-завтра в городе, значит, тоже выпадет снег. И тогда уже начнется настоящая зима... Чернов не увидит ее... А мог бы тоже стоять на мосту и смотреть, как плывут по Неве снежные острова...

О чем бы Славинский ни думал, мысли его возвращались к Чернову... Прошлым летом Ксения Федоровна просила установить опеку над мужем. Формально — этого нельзя было сделать, и Петр Афанасьевич успокоился. А наложи тогда опеку, не оказалось бы дикой нищеты — сохранились бы вещи, жена получала бы за мужа деньги, дети были бы сыты, в тепле. Алексей, конечно, добился бы опеки.

Сейчас Славинский мог бы доказать любому, что ни одна отрасль медицины не соприкасается так тесно с областью общественно-социальной, как психиатрия, что долг психиатра — не только вылечить больного, но и подумать о его будущей жизни. Правота этих слов Мещерякова открылась Петру Афанасьевичу в трагедии семьи, которую он только что навестил. Жизнь решила спор. Прав оказался Алексей.

«Домой, скорее домой — и в постель, — сказал себе Славинский, чувствуя озноб. — Я, кажется, заболеваю.

Вместо этого он спустился с моста, присел на ступеньку у подножия ростральной колонны.

«Состояние почти сумеречное», — профессионально определил он свое поведение, поднимаясь со ступеньки и неизвестно зачем огибая вдоль парапета полукружие стрелки Васильевского острова...

Жена встретила Петра Афанасьевича тревожным вопросом:

— Что случилось? Звонил Алексей Тихонович. Он беспокоится. Ты же давно ушел из отделения... и расстегнутое пальто...

— Приготовь постель, пожалуйста.

Петр Афанасьевич лег. И сразу же навалилась тоскливая, расслабляющая полудремота, переходящая моментами в забытье. Отгоняя эту тяжелую забывчивость, врывались мысли о вине перед Черновым и его семьей.

«Нет же, нет моей прямой врачебной вины», — убеждал он себя, вспоминая историю болезни Чернова. Но убеждение в своей невиновности не приносило ожидаемого облегчения.

Он вспомнил, как еще в институте профессор хирургии говорил: «Для каждого честного врача есть самый страшный суд — суд собственной совести».

Петр Афанасьевич сомкнул тяжелеющие веки. Бесконечной спиралью начали раскручиваться перед глазами зеленые, красные, желтые круги. Из этой бешено крутящейся глубины — из черной булавочной точки в центре ее — появлялось крошечное, с горошину, и стремительно приближалось, наплывало, вырастало до неестественно огромных размеров, почему-то все время распухающее, землистое лицо Чернова, покрытое бурыми пятнами...

«У меня высокая температура».

Открыв глаза, он хотел достать из тумбочки термометр, но услышал звонок... Только бы не Алексей. Будет ругаться или, еще хуже, попробует утешать.

К кровати подошла на цыпочках жена. Увидев, что Петр Афанасьевич лежит с открытыми глазами, она сказала:

— Алексей Тихонович прислал вашего больничного терапевта.

Славинский и сам знал, что с ним — внезапное нервное потрясение да еще простуда, — с полчаса простоял на мосту в распахнутом пальто, забыл даже повязать шарф, который почему-то оказался в портфеле... Хорошо, что терапевт пришел... Хорошо, что есть такой друг, как Алексей...

Славинский пролежал около двух недель. Взяв после этого отпуск, он купил путевку в дом отдыха и уехал в Зеленогорск.

Просыпаясь, он поворачивал голову, и каждое утро видел за окном замшелые снизу, старые сосны. Позавтракав, Петр Афанасьевич надевал валенки, уходил в лес.

Дорога огибала дачные садики за низкими голубыми изгородями.

В тишине мир казался пустынным, и как-то не верилось, что совсем близко отсюда — большой и шумный город, больница, дом, семья, товарищи...