Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

— Зачем приходила жена Чернова?

— Естественный конец, которого надо было ожидать. Умер в запое, — ответил он, не узнавая осевшего своего голоса, будто эти слова произнес не он, а кто-то другой.

— Ты так спокойно говоришь об этом?

— Неужели я должен оплакивать смерть каждого алкоголика? — Петру Афанасьевичу показалось, что он сказал это не столько для Мещерякова, сколько для собственного успокоения, хотя и не видел причины волноваться: «Ничего, собственно, не случилось. Я здесь ни при чем... Алексей, правда, был против выписки Чернова... Если бы было самоубийство...»

— Врешь! Ты все врешь сейчас, Петр! Или ненужно храбришься, или еще не понимаешь... Ну зачем ты так? Это был твой больной...

Петр Афанасьевич отступил на шаг, точно испугавшись прямого взгляда из-под сдвинутых бровей Мещерякова.

— Не могу волноваться... у меня же рыбья кровь. — Играя пальцами в оттянутых книзу карманах халата, Славинский ушел в ординаторскую.

В ординаторской была только Беликова. Петр Афанасьевич обрадовался, что здесь никого больше нет. Хорошо бы побыть одному.

Он подошел к своему столу, думая заняться какой-нибудь работой. Неловко двинув локтем, свалил со стола пластмассовую черную коробку с прибором Рива-Рочи для измерения давления крови. С сухим треском прибор разбился.

Прикоснувшись рукой к щекам, Петр Афанасьевич почувствовал, что они горят.

Прекратив просматривать рентгеновские снимки, Беликова сочувственно спросила:

— Что с вами?

Вопрос не сразу дошел до его сознания. Через несколько минут он спохватился, — к нему, кажется, обращались.

— Что, что?.. Сегодня — кружок иностранного языка. Передайте товарищам, чтобы не ожидали меня... Я поеду в институт. Надо узнать насчет тиурама. — Поехать в институт он решил лишь сейчас. Не хотелось больше встречаться сегодня с Мещеряковым.

Снимая халат, Петр Афанасьевич оборвал пуговицу. Все делалось не так, как надо, падало, отрывалось...

Серо-черное небо давило на крыши, на людей, и казалось, что от этой тяжести внутри все сжимается, и потому — трудно дышать.

Дойдя уже до трамвайной остановки, Славинский вдруг повернулся и быстро пошел обратно в больницу.

В медицинской канцелярии он попросил немедленно достать ему все истории болезни Чернова. Не раздеваясь он сел в пустом в этот час конференц-зале и принялся листать их...

Все было сделано правильно и добросовестно. Верно, что последний раз Чернову нельзя было назначать апоморфин, — слишком сильными оказались противопоказания со стороны сердца. Вот есть и заключение терапевта. Очень хорошо, что оно есть и что апоморфин не проводился... А вот и запись о предупреждении жены Чернова: очередной запой мужа может кончиться для него смертью...

Прямой своей вины как врача Петр Афанасьевич ни в чем не находил. Нехорошо только, что он попросил жену Чернова приехать завтра. Справку можно было оформить и сегодня.

Петр Афанасьевич сдал истории болезни, оформил в канцелярии справку. По дороге он решил, что не стоило брать справку, — все равно пролежит в портфеле до завтра.

Он вошел в трамвай, сел около окна. Прикрыв глаза, принудил себя — хоть этого и не хотелось — думать о предстоящем разговоре в институте, о последней статье московского профессора Савчука, в которой он предлагает свою, уже опробованную на практике, схему лечения тиурамом. Постепенно Петр Афанасьевич занял себя этими мыслями и очнулся, когда кондуктор объявила следующую остановку:

— Площадь Труда.

Славинский вышел... Почему он приехал на площадь Труда?.. Неподалеку отсюда живет Чернов. Нет, не живет, а жил... Петр Афанасьевич понял, что он ехал вовсе не в институт, а именно сюда. Но зачем? Привезти справку?..

Голые деревья на бульваре казались необычно высокими. Опавшие коричнево-черные листья, хваченные морозцем, затвердели и на каждом шагу хрустели под ногами.

Вот и дом, в котором жил Чернов. Славинский поднялся на третий этаж. Подумав, нерешительно позвонил. Дверь открыл рыжеватый мальчик лет семи, с острым носом, глубоко посаженными глазами, крутыми, выпуклыми надбровными дугами. Всеми движениями худенького лица он напоминал Чернова.

«Ровесник моему Генке», — подумал Петр Афанасьевич и спросил:

— Мама дома?

— А зачем она вам? — Стоя в приоткрытых дверях, мальчик смело загораживал собою вход. — Вы тоже за деньгами пришли?.. Папа умер, а у нас денег нету...

— Я врач, из больницы, — сказал Славинский, стараясь не смотреть в недружелюбно блестевшие глаза мальчика, полные злости, боли и удерживаемых слез.