Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

И Виктор Дмитриевич тоже все время открывал в Леле новое, все лучше и глубже узнавал ее доброту, заботливость, честность, преданность.

Первое сентября оказалось для них торжественным, как и для школьников. Довольная, Леля показала Виктору Дмитриевичу серенькую книжечку полученного накануне диплома, и он подарил ей шелковый отрез на платье, купленный в трудный для него день, когда он справился с охватившей его слабостью.

После получения диплома Леле увеличили ставку. Жить ей стало значительно легче. Но она все равно не оставляла своей совместительской работы сестры-обследовательницы, которую любила и без которой чувствовала бы, наверно, что ей недостает чего-то очень важного.

Диплом давал Леле право после двухлетней практической деятельности на льготы для поступления в медицинский институт. Она твердо решила воспользоваться этим правом. Все желания и устремления ее определились уже совершенно ясно — только медицина, и именно психиатрия.

Виктор Дмитриевич одобрил решение Лели. Иначе и не может быть — конечно, надо учиться. Сам он теперь жалел, что так мало учился, подразумевая под этим не только то учение, которое дает дипломы, но и то каждодневное учение, которое приносит человеку опыт, формирует его взгляды и вкусы, безостановочно ведет его вперед. Это учение — сама жизнь.

С неуемной жадностью он продолжал входить в жизнь, стараясь, кажется, наверстать упущенное. Сейчас его интересовало все: и пуск Камской гидроэлектростанции, и первая Всесоюзная спартакиада школьников на Кировском стадионе, и концерты мастеров индийского искусства... И чем глубже входил он в жизнь, тем все больше ощущал ее размах.

Ему думалось, что только теперь он начал понимать всю ценность труда Мещерякова. Ведь как действительно дико, что в одной жизни, рядом с героями дрейфующих станций «Северный полюс», рядом с людьми, построившими атомную электростанцию, существуют люди, обрекающие себя на медленное умирание, — Панченко, Подольный, Чернов...

Сменившись с дежурства, Леля прибежала в мастерскую и сообщила, что вчера вечером привезли Чернова, в тяжелом состоянии: ночью к нему несколько раз вызывали дежурного врача, вводили камфару, меняли кислородные подушки.

— У него есть дочь, Галя. Он пропил ее пальто...

Взглянув на помрачневшего Виктора Дмитриевича, Леля ничего больше не сказала, опасаясь причинить ему боль, — ведь первый раз он поступил в больницу после того, как пропил платья жены.

Получив разрешение, Виктор Дмитриевич пошел навестить приятеля.

Анна Андреевна и санитарка поили горячим какао истощенного в запое, ослабевшего Чернова. Землистого цвета лицо Аркадия, покрытое бурыми пятнами, изменилось до неузнаваемости. Увидев приятеля, он отстранил кружку, измученно закрыл глаза.

— Не хочу отсюда на кладбище, — проговорил Аркадий, задыхаясь и кусая сухие, бескровные губы. — Быть или не быть?.. Мы не побеждены, ибо у нас осталась воля к победе. Откуда это? Кажется, из Франса, «Восстание ангелов». Там тоже есть Аркадий... Удивительно, у меня сохранилась память. Актер без памяти ничего не стоит. — Он открыл глаза и чуть приподнялся. — Ты знаешь, что означала Аркадия в идиллической поэзии? Счастливая страна. Подумай, какое у меня имя... И в Одессе есть Аркадия... А я не был там. Сколько раз мы собирались с женой поехать туда... Жена моя — изумительный человек! — неожиданно признался Чернов, опуская голову. На белой наволочке лицо его казалось сплошным серым пятном, — потемнели даже белки глаз.

Сестра привела Ксению Федоровну и попросила Виктора Дмитриевича уйти. Уходя, он слышал, как Аркадий говорил жене:

— Не надо плакать. Я заработаю Гале на пальто. Роскошное пальто купим ей к зиме. Умру, а сделаю... И будущим летом обязательно поедем к морю, в Аркадию...

Жена приходила к Чернову каждый день. Он не давал ей покоя:

— Возьми меня домой. Я не могу быть среди психически больных, я тоже сойду с ума. Если тебе доставляет удовольствие видеть мои страдания...

Ксения Федоровна не выдержала такого упрека и попросила доктора Славянского выписать мужа.

Не слушая протестов Мещерякова, Славянский поддался уговорам Ксении Федоровны. Он лишь предупредил ее: если Аркадий Николаевич еще раз сорвется в такой запой, больное сердце может и не выдержать.

Выписавшись, Аркадий зашел к Виктору Дмитриевичу в мастерскую. Бессильно пожимая руку костлявыми, сухими пальцами, он с одобрением, в котором Виктору Дмитриевичу послышалась скрываемая зависть, сказал на прощание: