Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Виктор Дмитриевич так обрадовался заметке, что можно было подумать, будто не Гуйда, а он сам изобрел это приспособление. Он принялся расспрашивать Алексея Тихоновича о своем бывшем соседе по палате.

Пример Гуйды был для Мещерякова еще одним лишним доказательством необходимости бороться за жизнь каждого алкоголика. Многие люди восставали против опеки над Гуйдой, а она дала хорошие результаты. Это необычная мера? Ну что ж, надо искать и пробовать все, что только может спасти человека. Многое, что делал Алексей Тихонович, не входило в его обязанности как врача больницы. Но как можно сказать, что входит и что не входит в твои обязанности, если речь идет о судьбе человека, который может быть еще полезен обществу и может устроить свою личную жизнь!..

В эти же дни Виктор Дмитриевич окончательно разбил для себя утверждение Чернова, будто все талантливые люди на Руси только лишь потому, что они были талантливы, смертно пили.

Вечером Виктор Дмитриевич гулял с Лелей по городу. Он не мог выдержать долго душевного одиночества. Его влекло к Леле, и они снова бывали теперь вместе.

Мутный сумеречный свет белой ночи клубился над улицами. Тепло от нагретых за день солнцем домов смешивалось с сыростью вечерней реки.

Они подошли к гранитному парапету набережной, сели на скамеечку в полукруглом углублении. На другом берегу дымчатым силуэтом прорисовывались бастионы и шпиль Петропавловской крепости.

Леля рассказала о том, чего не знал Виктор Дмитриевич, — как крестьянин Петр Телушкин без лесов забрался на вершину шпиля собора Петропавловской крепости и исправил там повреждения.

Она рассказывала об этом подвиге так увлеченно, что Виктор Дмитриевич, внимательно слушая ее, неотрывно смотрел на силуэт шпиля. Он пытался представить себе человека, взбирающегося на самое острие, к ангелу с крестом.

— Без лесов он забрался и на шпиль Адмиралтейства и чинил кораблик, — продолжала Леля. Умолкнув на минуту, она тоже посмотрела на силуэт шпиля. — А потом он... спился... и замерз на улице, вместе со своей собакой...

Слушая Лелю, Виктор Дмитриевич подумал о том, о чем знал и позабыл. Ведь точно так же спился на Руси и крепостной композитор Дегтярев, — спился, не сумев получить вольной от графа Шереметева... От больших несчастий пили таланты на Руси...

Все эти дни после грозы не прошли бесследно. Виктор Дмитриевич мужал и набирался сил. Он не полагал, что дальше у него все будет легко и просто. Будут, конечно, какие-то трудности на пути. И все дело в том, чтобы не поддаться слабоволию, не опустить руки, не сорваться в оглушающий все человеческие чувства, губительный запой.

Еще больше укрепила его в этой мысли неожиданная встреча с Жорой.

Они сошлись у остановки автобуса на Кутузовской набережной.

— Привет, привет! — Жора протянул руку, подвел Виктора Дмитриевича к парапету. — Дай-ка осмотрю. По фотографии — можно прописать бессрочно... Теперь вижу, что ты снова человеком стал. А то последние два раза — около театра и на вокзале. Значит, скоро будет концерт маэстро Новикова?

Жора говорил так весело и дружески, что Виктор Дмитриевич тоже с радостью принял его сердечный тон, рассказал обо всем, что произошло с ним за это время, и откровенно закончил:

— Как видишь, концерт еще не скоро...

— Но все-таки будет? — засмеялся Жора. — Или опять сорвешься? И начнется — шмутки побоку, и на вокзал опохмеляться...

— Будет концерт. — Виктор Дмитриевич кивнул головой и с интересом спросил: — Ну, а ты как?

— Закончили восстанавливать обсерваторию. Уезжаю на другую стройку. Учусь, Виктор Дмитриевич... Сколько золотого времени упустил... на медяки разменивался. Орел-решку кидал. А орел один — учиться надо... А обсерватория получилась!.. Смотрел и не верил, что все это творение из тех досок и из того мрамора сделано, что я возил...

Жора достал из щегольского светлого костюма трудовую книжку, осторожно полистал ее:

— Смотри, специально к торжественному открытию выпустили. Двадцать первого мая праздновали. Со всего мира приезжали...

Чуть пониже записи благодарности за участие в восстановлении обсерватории, к листку трудовой книжки приклеилась продолговатая почтовая марка: «К открытию Пулковской обсерватории после восстановления — 1954 г.» На марке — портреты трех ученых: Бредихина, Струве и Белопольского, и главный корпус с башнями — жерла телескопов нацелены на далекие звезды.

Спрятав книжку, Жора сказал:

— В том месте я воевал. Мы там артиллерийским способом фашистов на удобрения перерабатывали. От обсерватории кусочки фундамента торчали, В наши землянки строители поселялись... Дурак я: демобилизовался — надо было сразу идти работать туда, а не на барахолке грязь месить... Нам обоим надо теперь наверстывать упущенное...