Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Письмо тронуло его, но он так и не нашел, что ответить Гале. И от этого нахлынула тоска.

И тоска стала еще сильнее, когда, направляясь вечером в обход, он услышал над больничным парком прощальные крики улетающих птиц. Небо, сплошь затянутое отяжелевшими осенними тучами, обещало близкие и долгие дожди.

Прежде Славинский любил дежурства по больнице, ночные обходы, любил по пути из отделения в отделение остановиться и постоять в парке. А сейчас дежурства начали досаждать ему.

Закончив сегодня затянувшийся обход, он торопливо возвращался в приемный покой. Серый, мокрый рассвет надвигался медленно, уныло. Еще горели фонари, а над деревьями светила полная луна. С листвы падала тяжелая капель.

В аллее, ведущей к приемному покою, Славинскому встретилась пара. Обгоняя ее, он узнал Новикова и Лелю Мартынову и засмеялся. Зря все-таки Алексей так много кричит о трагедии алкоголизма. Вон Новиков. Недавно был голоштанным подзаборником, а теперь как ни в чем не бывало, запросто, позабыв о своей старой семье, разгуливает с женщиной. Наверное, и целуется, и в любви пробует объясниться...

Славинскому, убежденному семьянину, хотелось думать о Новикове с возмущением. Но, к собственной досаде, возмущения не было. Думалось об этом так же, как и обо всем последнее время, — вяло, скучно, почти лениво.

Сдав дежурство, Петр Афанасьевич пошел в свое отделение. Можно было бы и уехать, но вчера поступил больной с белой горячкой, и Славинский хотел сделать еще одну запись алкогольного бреда. Нужна ли она? Петр Афанасьевич начинал как-то незаметно терять убежденность в необходимости своей научной работы. Сомнения заводили его в тупик. Но отречься от работы, на которую уже затрачено столько времени, было не так-то просто, да и не позволяло самолюбие.

Когда Славинский закончил записывать горячечный бред нового больного, Алексей Тихонович затянул друга в ординаторскую и вызвал его на разговор. Он предлагал ему заняться важным практическим делом — взяться за лечение алкоголиков тиурамом. Марине Ивановне обещали в институте выделить значительное количество этого препарата, и в больнице намечалось развернуть тиурамовую терапию.

Славинский, слушая друга, молчал.

«Ах, если бы мы все могли честно и сразу признаваться в своих ошибках, — подумал Мещеряков.— Насколько быстрее двигались бы мы тогда вперед!»

Славинский по-прежнему упорствовал. Заговорив наконец, он принялся доказывать необходимость своей работы. Но чем больше он упорствовал, тем все яснее сознавал правоту Мещерякова, которого он довел сейчас своим самолюбивым упрямством до того, что Алексей Тихонович в сердцах закричал:

— Не хочешь по-дружески слушать меня, придется послушать весь коллектив. Уж народ-то поможет мне справиться с тобой...

Своей тревогой за друга Мещеряков поделился с Мариной Ивановной и предложил работу Славинского вынести на обсуждение научной конференции врачей.

Марина Ивановна остановила Мещерякова:

— А может быть, пока хватит простого разговора? Ведь если работа интересна, можно только сбить его...

Внимательно ознакомившись с научной работой Славинского, Марина Ивановна поговорила с ним и, убедившись в правоте Мещерякова, вынесла работу на обсуждение конференции...

Жена Славинского работала в библиотеке Лесотехнической академии, и после конференции Петр Афанасьевич не захотел ехать домой, оставаться в одиночестве, — уж лучше побродить по парку.

Трамваем он доехал до Лесного и, выходя из вагона, увидел под проводами предостерегающую надпись для вожатых: «Осторожно, листопад!»

В парке академии было безлюдно. Клубами темного дыма, словно с далекого пожарища, ветер гнал набухшие, сырые облака. Отряхиваясь под холодным ветром, деревья сыпали в лицо мелкими брызгами...

Осень, осень... Петру Афанасьевичу подумалось о человеческой осени. Хорошо еще хоть, что горькую правду ему пришлось выслушать сегодня, а не когда-нибудь позже, не осенью. Тогда было бы ясно, что жизнь прожита зря. А так — есть еще в запасе время, и еще многое можно успеть сделать...

Придется бросить научную работу, доведенную почти до конца. Ну и что?.. Медицина — это борьба со страданиями. А что дает его работа? Сегодня ему честно сказали — ничего. Придется все-таки бросить ее. От этого никто ничего не потеряет... Надо бороться со страданиями. Это всегда и есть конечная цель любой научной работы в медицине...

Обдумывая, сейчас он соглашался с этим. Но почему же не хватило мужества — значит, самолюбие оказалось сильнее! — признаться на конференции, что ведь он и сам уже чувствовал, что зашел в тупик? Или просто необходимо было время, чтобы хорошенько обдумать все?.. Ну что ж, тогда действительно надо думать, думать...