Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

А что будет, если дать себе волю и напиться? Из больницы, несомненно, выгонят... И снова тогда на улицу? Снова бесприютные морозные ночи и тяжкая, отупляющая полудрема на чужих чердаках?..

Он прошел мимо двух буфетов. Но легче на душе не стало.

Будь проклят тот день, когда он начал пить! Что бы теперь он ни делал, все равно всю жизнь будут колоть ему глаза. Никуда не сбежишь, не спрячешься от позорного слова. Оно будет идти за тобою следом. И что бы ты ни делал сейчас — не зачтется тебе в заслугу. Все равно ты — алкоголик! Только потому Юдин и посмел обратиться с таким гнусным предложением.

Виктор Дмитриевич нащупал в кармане деньги и, оглянувшись по сторонам — опасаясь, чтобы кто-нибудь не заметил его, — вошел в буфет.

Небо густо почернело. В воздухе уже совсем тревожно запахло грозой...

Подойдя к прилавку, Виктор Дмитриевич быстро, словно боясь передумать, спросил водки.

Продажа водки была здесь запрещена. Но буфетчица — молодая желтоволосая женщина с вытянутым, будто удивленным лицом, на котором двумя темными полосками резко выделялись усики и широкие, густо накрашенные губы, — внимательно оглядев его, кивнула.

Он сел за столик. Буфетчица поставила стакан с красноватой жидкостью, многозначительно сказав:

— Вы просили лимонад? Пожалуйста. — Вздрогнув от первого, еще далекого удара грома, она, точно в испуге сжимая сердце, заложила руки за передник и выглянула на улицу. Поворачиваясь спиной к налетевшему ураганному ветру, нагибая головы и придерживая руками шляпы, люди торопились укрыться в подъездах, парадных и магазинах.

Второй раскат прозвучал сначала на низких нотах, — будто гулко вздохнув, ударили в оркестре литавры. Потом, перекатываясь все выше и выше, их подхватили маленькие барабаны, отбив короткую, в несколько тактов, прерывистую сухую дробь.

В этих звуках Виктору Дмитриевичу послышался напряженный тяжелый ритм предгрозовых аккордов. Вот так, надвигающейся грозой должна бы, наверно, начинаться симфония. Когда-то он мечтал написать симфонию о счастливом человеке. Но теперь может написать только о человеке, трудно идущем по жизни...

Буфетчица выжидательно остановилась около его столика. Поняв, в чем дело, он рассчитался, не веря ни себе, ни тому, что сидит в буфете. Он уже отвык от пивнушек и испытывал сейчас неловкость.

По крышам, по стеклам, по тротуарам ударил шумный грозовой ливень. Сквозь косую дрожащую завесу воды за помутневшим окном было видно, как, укрывшись розовыми и голубыми прозрачными плащами, раскрыв зонтики и перепрыгивая через лужицы, бегут по улице люди. Вбегавшие в буфет мужчины отряхивались, топчась на сырых опилках у порога. Опускали воротники плащей и пиджаков. Снимали потемневшие от воды шляпы и кепки.

В буфете стало совсем темно и от этого еще более душно и дымно. Влажная липкая духота обволакивала все тело, расслабляла мышцы, желания, чувства. Кружащий голову винный и табачный угар путал и притуплял мысли, отнимал волю.

Сидение за столиком не доставляло удовольствия. Раньше он уже давным-давно разговорился бы с кем-нибудь из пьяниц. А сейчас не хотелось и подходить к ним. О чем говорить с ними? О работе, о друзьях, о своих страданиях? Плевать им на это. Им только поставь водки, а там — мели что хочешь: тебе всегда поддакнут, лишь бы ты угощал.

Виктор Дмитриевич взял стакан. Если уж пить, так лучше одному. Все равно вот те забулдыги со слюнявыми ртами не поймут его состояния...

В растревоженной памяти, появляясь из-за густой завесы бушующего ливня, прошли один за другим: Брыкин, Панченко, Березов, Чернов, Подольный...

Вместе с новым ударом грома Виктора Дмитриевича оглушил испуг — такой сильный, что перехватил дыхание, заставил отодвинуть стакан.

Разделить судьбу тех, о ком он только что вспоминал? Кто и что толкает на это? Одна лишь злость, — как же, к нему отнеслись с недоверием!.. Но разве все так к нему относятся? А Вера Георгиевна, Алексей Тихонович, Вадим, тетя Феня, Леля? Если бы не верили, они и не заботились бы о нем.

Виктор Дмитриевич приподнял стакан, будто просматривая его на свет. Буфетчица приняла его раздумья за сомнение:

— Я подала что вы просили.

Он пропустил ее слова мимо ушей. Он ничего не слышал и не замечал. Им овладела отупляющая вялость и томительная усталость от борьбы — с самим собой, с проснувшимся снова проклятым пороком: он хватал за горло, и почти невозможно было сопротивляться ему.

Виктор Дмитриевич представил себя пьяным. Конечно, его выгонят из больницы. Но не в этом самое страшное, — он может устроиться в другом месте. Страшнее другое. Как перенести стыд перед хорошими людьми? Постоянных укоров совести, сознания того, что ты сам же испортил себе начавшую было налаживаться жизнь, сам у себя отнял право на будущее, на осуществление всех своих планов, — этого не подавишь ничем...