Назад возврата нет. Минутная слабость доброго чувства была лишь уступкой совести, но все внутри напряглось, когда увидели друг друга и сказали первые слова, Позвонил — зачем? Позвонил, попросил, а сам стоит с неискренней улыбкой. Эта вычищенная декадентская бородка, женская краснота губ, плечи богатыря — тот или не тот Антон? В Кривощеково едет, не куда-нибудь, сейчас бы приветов надавал с ним, выспросил все о родине, обнадежил: жди, я скоро сорвусь к вам, вместе побродим по ночному городу! А он чужой и подозрительный. Далеко увела жизнь от тех триумфальных ворот, у которых они по наивности верили в вечную преданность тогдашнему братству. Ну что, ну что ты? — хотелось подтолкнуть Антона. — Говори. Я твоей жизни не знаю. Я не должен был появиться, но сдался. Что?
— Ты, видимо, догадываешься, любезный, — начал непримиримо Антон, — я пригласил тебя не для того, чтоб обращать твою душу на круги своя… к не для того, разумеется, чтобы судить суетливость твоей жизни… и уж, конечно, не ради заключения нового союза, который, как тебе известно, любезный мой, был худосочен…
Егор переступил с ноги на ногу, вздохнул про себя.
— Как человек, уже достаточно выросший из моих сомнений…
— Короче, — перебил Егор строго, — зачем ты меня позвал?
— Полагаю, корысти ради… Будь другом, возврати мне все, что написано моей рукой, — сказал Антон просто и горестно.
— Как же я верну? Письма теперь мои.
— Зачем они тебе?
— А тебе зачем?
— Я торопился до времени открыть моим товарищам кладовые своей души.
Егор усмехнулся: что за витиеватость?
— Ты своим видом являешь одно недоумение?
— Да так… — с внезапной печалью сказал Егор. — Дико!
— По младости своей и беспечности я допустил в письмах выражения незрелой еще в ту пору мысли моей. Ужасно наше заблуждение в людях, но более ужасно заблуждение в самих себе. Не должно говорить, покуда не услышишь в самом себе звучание вечной истины. Но к теме. Теперь, когда я разорвал круг ложных отношений, понес некоторые душевные утраты, меня беспокоит кое-что. Ты, полагаю, знаешь за собой грех невоздержанности на язык, безмерную болтливость, и письма мои ты отдашь. Они валяются где попало.
— Ошибаешься. У меня с ними полный порядок. Тебя заедает, что я смогу их перечитывать? Тебе стыдно, что я буду натыкаться на твои признания и слова нежности? Или что? — не пойму, извини, я тупой…
— Не подражай своему товарищу из Кривощекова, имя которого я забыл. И у нас нет времени заниматься суетой столичного этикета.
— Какого этикета? Ты сбесился?
— Отдай и скажи спасибо, что я не понуждаю тебя поехать к этому же пустому товарищу, — он все имел в виду Никиту, — и у него тоже изъять все документы моей души.
— Не волнуйся, он-то их выкинул в одно место точно. Еще что? И у Димки заберешь? Сам ты пустой, Антошка! Опустел.
— Нам не к чему фамильярничать, любезный. Мне не нужны были друзья, любящие меня, но не мою тернистую веру.
— Веру во что?
— Полезно бы вспомнить иные насущные зады.
— Не понимаю тебя, — Егор почувствовал, что устал вдруг. — Где так выучился говорить? Я люблю ясность. Не разберу тебя!
— Это показывает мне, насколько не образовался ты еще внутренне, хотя, возможно, уже на верном пути.
Егор опять усмехнулся: ну что это, ну что это такое?!
— И это мы дружили? Это в тебе столько жестокости?
— Зачем мне была нужна такая дружба? Я отсек твоего товарища, тебя. Так будет со всеми. Это не только приговор вам, но и самому себе. Дайте мне время, я докажу. Вы не друзья мне, говорю еще раз.
Не только письма были нужны — понял Егор. Давно уязвленный пренебрежением к себе, непризнанием, Антон жаждал еще раз утверждения и, может, еще чего-то, что не проникало в сознание друзей. Когда тебя не признают друзья, это еще страшнее, чем прохладное отношение прочих. И как в одну прекрасную минуту все-все меняется! Вот оно в характере друга то самое, что вроде бы еле брезжило, на что закрывались глаза, когда была идиллия дружбы. Всегда так. Нет, нет, думали, если и вырвется наружу что-то плохое, ужасное, то оно не полетит в лицо друга; это с кем-то могут у тебя разразиться опасные скандалы и от кого-то достанется тебе ни за что. Но грязь полетела в лицо тебе. За что? И неужели нет конца спокойного и мудрого, а нужны ненависть и последняя крайность? Оказывается, грубые, обидные слова и обвинения только тихо ждали случая выскочить и убивать наповал. Они, значит, были! Неужели Никита и Дмитрий таили бы в себе зло столько лет? Нет. Посмели бы они мстить? Нет. Была какая-то у Егора святая уверенность в этом.
Читать дальше