Геннадий Прашкевич - Люди Огненного Кольца

— Весь берег он нам снял, не поленился, — не скупились на похвалы наши новые знакомые.

Никисор молчал. Я вспомнил плачущего человека, встреченного мной на рулежке, и на минуту мне стало нехорошо.

— Фотографии Никисор переделает, — пообещал я. — Тут ошибки есть. А чем вы, собственно, занимаетесь?

— Край родины решили изучить, местному музею пообещали гербарий, да и самим пора узнать — как это люди в такой дали приживаются…

— Разожги костер под навесом, — попросил я. — Ночь душная, на воле ночевать будем.

Наверное, это была первая большая победа Никисора. Он развел костер, ничего не спалив и ничего не искалечив. Потап лег у костра, и в круглых его зрачках запрыгали искры.

— Где ты наших гостей подобрал, Никисор?

Он запыхтел, отставив плотную, как гриб, губу:

— Они сказали, что вас знают, и все время траву с битой рыбой ели. У нас кот, как заболеет, так тоже траву ест. Вот я их и пожалел… — Он расширил голубые глаза и с явным отчаянием выдавил: — Там еще один прибежит!

— Прибежит?!

— Я его от радикулита лечу… Мазь сделал, как дядя Серп посоветовал… Скипидар, мятая ипритка, бензин… Все это надо в спину втирать… Тряпочкой… Чтобы руку не сжечь…

Я застонал. После такой смеси впору топиться! Куда же тот несчастный бежал?

— Рыбий жир, рыбий жир спасет тебя, Никисор!.. Рыбий жир!..

— Так мне их всех жалко, — запричитал мальчик. — Не смотрите, что я вроде слабый — у меня сил жалеть на всех хватит! Я и дядю Серпа жалею. Это он выпивший нехороший, но ведь надо же понимать, что дядя Серп всю войну прошел — в него и гранату бросали, и из пушки пытались его убить, и самолеты с бомбами на него напускали!

— А ты… Почему ты такой?

— Это тоже все дядя Серп! Я в прошлом году в школе на осень остался. Петька Голенкин, Минька Ростов — все на базы ушли, родителям помогать, а дядя Серп мне приказал к пересдаче готовиться и козу пасти. Я не отказывался — пас, алгебру учил, опыты делал. Например, козу к морской воде приучал. Но она взбеленилась, бодаться начала, всего меня изваляла. Я за это ее к шлагбауму привязал — пусть среди мазута, под грохот заводских вагонеток попасется… Но шлагбаум оказался автоматический — поднялся, и коза повесилась, не мог я до нее дотянуться… Только на второй день дядя Серп меня разыскал.

— Отколотил?

— Нет, он никогда меня не колотит. А мясо козы он все равно продал, даже рад был. Всем сказал, что коза в море упала, потому и пришлось ее заколоть.

— В каком же ты сейчас классе?

— В седьмом…

— А знаешь, что там — за морем?

Никисор мечтательно посмотрел в туман:

— Материк… Только что это вы меня спрашиваете? Я же там не бывал, вот вы бы и рассказали…

Я рассказал.

Рассказал, как продувает осенью горбатые улицы Хабаровска и какие смешные травы растут прямо в центре города. Рассказал, какой маленький городок Чита и как долго надо ехать из одного района Новосибирска в другой. Рассказал, какой веселый под Новый год бывает Свердловск и какие роскошные сугробы пуха валяются летом в любом закоулке Томска. И о Черном море рассказал, совсем не похожем на океан или на Охотское. И о невероятном небе над караван-сараями, Бухары, и о ледяных гольцах Якутии…

— Но ближе всего, — сказал я, — Южно-Сахалинск. Туда ты со мной и поедешь. Серпа Ивановича я уговорю. В нашей школе интернат есть, там и доучишься. В пастухах сейчас нужда небольшая. Пора о деле подумать!

Я ткнулся лицом в теплую простынь — уж слишком весело и нереально все было. Свет костра шарахался по кустам. Влажный туман клубился. Страстно, торжественно орали жабы, так страстно и торжественно, что сердце мое сжалось от любви и жалости ко всему хорошему, глупому и смешному.

В эту ночь я впервые пришел к мысли, что мне в с е г д а могло быть так хорошо. Смутные огоньки перебегали с головешки на головешку, покрывались сизым налетом. Рядом, у огня, дружно посапывали Потап и Никисор. В ближайшие дни прилетит шеф. Каникулы кончились. Приближалась работа.

Уснуть я так и не смог.

Когда умолкали жабы, вступал хор океана. Появились звезды. Они плавились и каплями, как по стеклу, стекали по небосводу. Я слушал хор звезд, слушал дыхание Никисора и Потапа, слушал падение листьев на рыжую траву, и жгучие слезы любви ко всему этому рождались во мне и жгли глаза и горло.

Но, верный себе, я не дал им сорваться.