Геннадий Прашкевич - Люди Огненного Кольца

Геннадий Прашкевич — журналист, но долгое время работал с вулканологами на Сахалине, Курилах, Камчатке. С этим, кстати, связано название его книги «Люди Огненного Кольца».

Геннадии Прашкевич — прирожденный литератор. Он работает и этом качестве много и интересно, обращаясь к различным жанрам. Занимается публицистикой. Пишет стихи. Переводил изящные миниатюры Ким Цын Сона — корейского советского поэта. Много времени отдал переводам современных болгарских поэтов; этот большой по масштабам труд опубликован пока лишь частично, но я, читатель, должен признаться, что именно благодаря Геннадию Прашкевичу во многом по-новому прочувствовал поэзию братской страны… В журналах и коллективных сборниках публиковались приключенческие и научно-фантастические повести Геннадия Прашкевича.

Не знаю кому как, а мне такая широта творческих интересов всегда была по душе.

В книге собрана проза Геннадия Прашкевича: шесть повестей о жизни, пять из них — о милом его сердцу Дальнем (я бы даже сказал: Самом Дальнем) Востоке… Думаю, читатель отметит и необычность композиции, и своеобразную остроту зрения автора. У Геннадия Прашкевича — свой почерк, свои герои, свой мир, который он хорошо знает. Он — писатель мыслящий, граждански активный. Не так уж много можно назвать за последнее время произведений, в которых было бы с такой любовью сказано о людях труда, как это сделало в повести «Столярный цех»… И все пять курильских повестей тоже написаны с большой нежностью к этому далекому краю советской земли и людям, работающим там.

Илья ФОНЯКОВ

Энциклопедии обо всем говорят кратко.

Тайга. Узловая станция. Население — 50 000. Завод. Фабрика. Несколько кинотеатров.

А в памяти — снег, дым над трубами, ветер. Деревянные дома — один за другим. Глубокие овраги, разделившие город на Кабинеты (печальная память о земельных спекуляциях при Николае II), Шанхай — Деревянный и тихий, тонущий летом в зелени, зимой в снегах, и Забур. Я жил в Забуре и знал, что название свое район получил еще до войны, когда в городе начали бурить первый артезианский колодец. Забур всегда был тих, каждый тут знал каждого.

Я любил смотреть на снег.

Снег падал в Тайге всю зиму, одноэтажные дома заваливал под козырьки. Он отдавал дымом и паром маневровых паровозов. Он серебрился и лохматыми сталактитами свисал с карнизов. Он лежал везде и одинаково равно набивался и в разношенные валенки Коли Гудалова, и в начищенные сапоги милиционера Тарханова.

А весной были лужи. Будто кто рвал на клочки голубое небо и разбрасывал их на дорогах…

Снежная пыль казалась алмазной. Она могла бы, как наждак, порвать горло, если б не таяла на губах. Автобусы не ходили. За ночь Тайгу занесло, город весь был придавлен сугробами — голубыми и белыми. Поднимаясь над их тушами, столярный цех напоминал горбатую лошадь, привязанную к столбу пучком электропроводов.

Пыхтел под лучом прожектора окутанный паром белый куб кочегарки. Хребтами доисторических тварей вздымались над снегами штабеля горбылей. А за обшитой войлоком дверью танцевала над работающими станками мелко взбитая древесная пыль.

Бригадир Доня Плажевский показал мне верстак и полуразбитый шкаф, в недрах которого хранились запахи смолы и рыбьего клея. Отремонтировав шкаф, я сложил в него инструменты и вышел в курилку, где над длинным корытом сидели столяры, поставив над собой мощную стену дымовой завесы.

— Забурский? — спросил дед Овсеенко, сутулый, хмурый, всегда обряженный в шапку и меховой жилет.

— Забурский.

— А почему я тебя не помню?

— Немудрено. Уезжал. Учился. В отпуск сейчас ушел.

— Это что же — как на производстве?