Геннадий Прашкевич - Люди Огненного Кольца

— Ты парня не отпускай. Он у нас в мастера выйдет!

В мастера я, конечно, не вышел. Но именно в тот день впервые по-настоящему ощутил я радость н у ж н о г о и с в о е г о труда.

В понедельник утром к отцу пришел ревизор Розов. Мне не нравилась его манера постоянно и всех вышучивать, и я удивился, увидев, что на этот раз Розов молчит и внимательно отца слушает.

— Это под Черепаново было, — вспоминал отец. — Я эскадрон на отдых поставил, а ты в это время километрах в тридцати был. Взводный Кульков — помнишь такого? — говорит: «Махну, комэск, к бурятам за самогоном!» Совершенно неуемный был человек! Его бандиты потом ранили, я жалел, потому что оставили мы его бурятам, взять с собой не смогли. Знаю, буряты его выходили, но где он сейчас, жив ли, не могу сказать… «Твое дело, — сказал я Кулькову. — Иди, если есть силы. А мы выспимся». Мы за этой бандой две недели ходили, спали прямо на лошадях… Лег. Зыкову о дозоре крикнул. А минут через тридцать Кульков меня за плечо трясет: «Вставай, комэск, на хуторе банда!» Хоть застрели его — так спать хотелось. Выскочили мы на хутор, злые, невыспавшиеся, кого порубили, кого так взяли, вот тогда-то Кульков у бурят и остался…

Я закурил.

Приемник тщетно пытался заглушить речь отца. Индийцы жаловались на похищение волос пророка Магомета из Хазрабатальского хранилища. Выключив приемник, я задумался. Я думал об отце, об его товарищах, о столярном цехе. Снег за окном крутился, медленно прикрывал стекло, не мешал думать. На стене висела шашка отца. Выглядела она почти декоративно, но я-то знал, сколько зазубрин на ее кривом лезвии…

Роман Федин на механической пиле резал бруски для стиральных досок. Домохозяйки, не имеющие машин, склоняются над этими досками и, положив на приступок мыло, со сдержанной страстью трут распаренное белье о гофрированное железо.

Роман Федин был тихий человек, не стоило ему задумываться над пилой, да так уж случилось… За день до этого сказал он в курилке:

— У каждого свое, но все люди как бы по длинному коридору ходят. А вдоль коридора много дверей. Одни свою дверь сразу угадывают, другие годами вокруг да около маются… Вот я к науке стремлюсь, к математике, только далеко мне еще до своих дверей. Вечернюю закончу, техникум… Нравится мне математика, ясная, точная наука, в ней никак не схалтуришь. Ведь наша лавочка, наш знаменитый цех — дело временное, уходящее. Нас всех машины заменят. Это сейчас мы с ладошек кожу рвем. А потом вместо нас машины впрягутся. С занятости нашей, считаю, часто мы и дурим… Я вчера с Доней Плажевским в парке гулял, там Доню один мужик толкнул. Сам знаешь, толкнуть можно нечаянно, но можно и так толкнуть, что за версту от тебя хамством запахнет. Увел Доня того мужика за деревья и такие слова сказал, что даже я уши развесил. Мне сразу мужиком тем захотелось стать, для того чтобы проверить — правда ли убеждают слова? Очень уж сильно говорил Доня. А я подумал — дать тому мужику интересную машину и дело, не стал бы он в разных парках с разными людьми хамить. Никогда!

Так вот, Роман Федин на механической пиле резал бруски для стиральных досок и по задумчивости, которой на работе не надо допускать, попал левой рукой под диск. За считанные секунды потерял Роман два пальца, а третий на сухожилии повис. Случился рядом дед Овсеенко, ток в сети вырубил, помощь вызвал, а потом нам рассказал:

— Чудак Ромка! Из него кровь течет, а он мне басни рассказывает. Ресмус гудит, ничего не слышно. Думаю, жалуется Ромка, о пальцах своих тоскует. Слушаю, а он, оказывается, о машинах всё! Дескать, машины у нас равнодушные! Я говорю: «Понятно, не с человеком работаешь!» А Ромка только здоровой рукой махнул и напрочь от меня отвернулся.

У Ваганова тоже были секреты.

Бабка его, татарка, по-русски говорить не умела. Если Ваганова дома не было, в дом она меня пускала с большой неохотою. Да и впустив, напротив садилась и глаз с меня не спускала.

Секрет Ваганова крылся в его дружбе с Вадимом Чураковым, сочинителем страшных сказок и длинных стихов. Впрочем, сочинитель не то слово. Он не сочинял, он изобретал сказки, из разных, уже существовавших деталей. Поэтому, наверное, сказки спросом не пользовались. Вадим, с полным на то основанием, жаловался:

— Не печатают!

Но утешался он быстро. Вот и на этот раз:

— Ищу чемодан с рукописями поэта Николая Клюева. Этот поэт с Сергеем Есениным дружил, а умер у нас, в Тайге, на вокзале. Остались же, наверное, у кого-то его бумаги. Вот я и ищу, по чердакам лазаю. Неприятностей куча, старухи сердятся. Но я упрямый. Я стихи о своих поисках написал и в «Литературную газету» отправил. Ответил мне Шаликов, литератор какой-то, что нет в русском языке слова «детный», что зря я такие слова на свою ответственность изобретаю. Ответил он так, и все-таки застыдился, понял, что слова изобретать надо — написанное чернилами замазал. Но я не дурак, чернила хлоркой свел и понял, что прав был я, а не Шаликов.