Хаджи-Мурат - русский и английский параллельные тексты

This "Tartar" plant had three branches.Куст "татарина" состоял из трех отростков.One was broken and stuck out like the stump of a mutilated arm.Один был оторван, и, как отрубленная рука, торчал остаток ветки.Each of the other two bore a flower, once red but now blackened.На других двух было на каждом по цветку.One stalk was broken, and half of it hung down with a soiled flower at its tip.Цветки эти когда-то были красные, теперь же были черные.The other, though also soiled with black mud, still stood erect. Evidently a cartwheel had passed over the plant but it had risen again, and that was why, though erect, it stood twisted to one side, as if a piece of its body had been torn from it, its bowels drawn out, an arm torn off, and one of its eyes plucked out.Один стебель был сломан, и половина его, с грязным цветком на конце, висела книзу; другой, хотя и вымазанный черноземной грязью, все еще торчал кверху. Видно было, что весь кустик был переехан колесом и уже после поднялся и потому стоял боком, но все-таки стоял. Точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз.Yet it stood firm and did not surrender to man who had destroyed all its brothers around it. ...Но он все стоит и не сдается человеку, уничтожившему всех его братий кругом его."What vitality!" I thought."Экая энергия! - подумал я."Man has conquered everything and destroyed millions of plants, yet this one won't submit."- Все победил человек, миллионы трав уничтожил, а этот все не сдается".And I remembered a Caucasian episode of years ago, which I had partly seen myself, partly heard of from eye-witnesses, and in part imagined.И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история, часть которой я видел, часть слышал от очевидцев, а часть вообразил себе.The episode, as it has taken shape in my memory and imagination, was as follows.История эта, так, как она сложилась в моем воспоминании и воображении, вот какая.** *I

It happened towards the end of 1851.	Это было в конце 1851-го года.
On a cold November evening Hadji Murad rode into Makhmet, a hostile Chechen aoul that lay some fifteen miles from Russian territory and was filled with the scented smoke of burning Kizyak.	В холодный ноябрьский вечер Хаджи-Мурат въезжал в курившийся душистым кизячным дымом чеченский немирной аул Махкет.
The strained chant of the muezzin had just ceased, and though the clear mountain air, impregnated with kizyak smoke, above the lowing of the cattle and the bleating of the sheep that were dispersing among the saklyas (which were crowded together like the cells of honeycomb), could be clearly heard the guttural voices of disputing men, and sounds of women's and children's voices rising from near the fountain below.	Только что затихло напряженное пение муэдзина, и в чистом горном воздухе, пропитанном запахом кизячного дыма, отчетливо слышны были из-за мычания коров и блеяния овец, разбиравшихся по тесно, как соты, слепленным друг с другом саклям аула, гортанные звуки спорящих мужских голосов и женские и детские голоса снизу от фонтана.
This Hadji Murad was Shamil's naib, famous for his exploits, who used never to ride out without his banner and some dozens of murids, who caracoled and showed off before him.	Хаджи-Мурат этот был знаменитый своими подвигами наиб Шамиля, не выезжавший иначе, как с своим значком в сопровождении десятков мюридов, джигитовавших вокруг него.
Now wrapped in a hood and burka, from under which protruded a rifle, he rode, a fugitive with one murid only, trying to attract as little attention as possible and peering with his quick black eyes into the faces of those he met on his way.	Теперь, закутанный в башлык и бурку, из-под которой торчала винтовка, он ехал с одним мюридом, стараясь быть как можно меньше замеченным, осторожно вглядываясь своими быстрыми черными глазами в лица попадавшихся ему по дороге жителей.
When he entered the aoul, instead of riding up the road leading to the open square, he turned to the left into a narrow side street, and on reaching the second saklya, which was cut into the hill side, he stopped and looked round.	Въехав в середину аула, Хаджи-Мурат поехал не по улице, ведшей к площади, а повернул влево, в узенький проулочек. Подъехав ко второй в проулочке, врытой в полугоре сакле, он остановился, оглядываясь.
There was no one under the penthouse in front, but on the roof of the saklya itself, behind the freshly plastered clay chimney, lay a man covered with a sheepskin.	Под навесом перед саклей никого не было, на крыше же за свежесмазанной глиняной трубой лежал человек, укрытый тулупом.
Hadji Murad touched him with the handle of his leather-plaited whip and clicked his tongue, and an old man, wearing a greasy old beshmet and a nightcap, rose from under the sheepskin.	Хаджи-Мурат тронул лежавшего на крыше человека слегка рукояткой плетки и цокнул языком. Из-под тулупа поднялся старик в ночной шапке и лоснящемся, рваном бешмете.
His moist red eyelids had no lashes, and he blinked to get them unstuck.	Г лаза старика, без ресниц, были красны и влажны, и он, чтобы разлепить их, мигал ими.
Hadji Murad, repeating the customary	Хаджи-Мурат проговорил обычное:
"Selaam aleikum!" uncovered his face. "aleikum, selaam!" said the old man, recognizing him, and smiling with his toothless mouth. And raising himself on his thin legs he began thrusting his feet into the wooden-heeled slippers that stood by the chimney.	"Селям алейкум", - и открыл лицо. - Алейкум селям, - улыбаясь беззубым ртом, проговорил старик, узнав Хаджи-Мурата, и, поднявшись на слои худые ноги, стал попадать ими в стоявшие подле трубы туфли с деревянными каблуками.

Читать дальше