Екатерина Краснова - Шарманщик

— Точно, что видел. По привычке даже и номер у неё, у кареты, записал. Номер две тысячи сто семьдесят второй.

— Двадцать пять целковых тебе, если ты мне эту карету разыщешь и узнаешь, куда барышню возили! Только живо!

— Слушаю, ваше благородие!

Городовой исчез с быстротою молнии, и через три часа Жорж уже знал, что карета № 2.172 отвозила его сестру и её похитителя на варшавскую железную дорогу к одиннадцатичасовому поезду.

— Как? Сейчас ехать? Но куда же мы поедем, Жорж?

— По Варшавской железной дороге, папаша.

— Куда? Куда, скажи мне? Почём ты знаешь, куда она уехала?

— Ах, Боже мой, узнаем как-нибудь! Будем везде расспрашивать по дороге, авось выследим. Всё лучше, чем так-то сидеть.

— А как же ты то? А классы?

— Классы, классы! Чёрт с ними, с классами! А мамаша на что? Пускай улаживает, как знает. Да вот и она сама!

— Какой скандал, какой скандал! — воскликнула мамаша, входя. — Низкая, неблагодарная девчонка!

— Вот уж нисколько, мамаша. И чего вы право; какого зятя вам ещё нужно? Если только он на ней женится…

— Ах, молчи, Жорж! Молчи!

— Такой красивый иностранец, и независимое положение имеет, не то, что бедный Поль Ртищев!

— Молчи Жорж. Ах, молчи!

— Так будет отлично на наших jour fixe'ах [4] в дореволюционной России определенный день недели в каком-либо доме, предназначенный для регулярного приема гостей : он будет играть, а мы — подсвистывать!

Её превосходительство упала в кресло в сильнейшей истерике, но вдруг раздумала, вскочила и поспешно удалилась.

— Ну, папаша, теперь в путь-дорогу. Собирайтесь скорее да захватите побольше денег!

— Куда же мы?

— По Варшавской дороге, всё вперёд. На первый раз хоть в Берлин. Кстати, были у Верочки деньги?

— Денег немного, но она взяла все свои драгоценности, кроме только того браслета, что этот проклятый…

— Желаю ему провалиться в преисподнюю. Значит у неё есть с чем уехать. Экая досада, что она совершеннолетняя! Уж поверьте, что она постарается махнуть подальше.

— А если они на Вену, Жорж?

— Поедем в Вену, очень просто.

— Ну, а если мы её найдём?

— Отнимем, а ему переломаем рёбра. Или нет… Её отнимем и выдадим за Ртищева, и больше ничего.

— А если…

Но тут вошёл камердинер с чемоданом. Разговор пока прекратился, а через два часа Жорж уже усаживал унылого папашу в купе первого класса, в котором им предстояло ехать в Берлин.

Одна за другой летели телеграммы из-за границы на имя её превосходительства генеральши Ермолиной, и все они гласили одно и то же: «ничего нового!» Наконец, через неделю после отъезда отца и сына, телеграф известил опечаленную мамашу, что явилась надежда отыскать её дочь. «Напали на след, едем в Берн», — стояло в телеграмме.

— Берн! Так он ещё и швейцарец! — воскликнула её превосходительство в ужасе.

Между тем, измученный и упавший духом генерал вместе с неутомимым Жоржем действительно напали на след. Расспрашивая всюду кондукторов и железнодорожных служителей и чиновников, разыскивая по всем отелям в Варшаве, в Кёнигсберге, в Берлине, они щедро расточали талеры направо и налево, повторяя на всех языках приметы беглецов: «Молодая девица среднего роста, брюнетка, волосы на лбу подстрижены бахромой, на левой щеке около губ родинка. В чёрной бархатной шубе, обшитой соболями. Господин высокого роста, окладистая чёрная борода и курчавые волосы; в толстом пальто и мягкой войлочной шляпе; на шее красный шарф». Но долго всё оставалось тщетным. Генерал приуныл и жалобно умолял Жоржа вернуться домой, но Жорж упорствовал. Наконец, в одном из берлинских отелей на их расспросы отвечали утвердительно: кельнер и портье видели даму, подходящую к описанию; она была наверное русская — дала два талера на водку. С ней был и господин, но какой — кельнер не запомнил.

— Где же они? В каком номере?

Они уехали в Берн три дня тому назад. Жорж отослал к матери успокоительную телеграмму и потащил папашу в Берн.

Но тут их ожидало горькое разочарование. Отчего-то Жоржу представлялось, что как только они приедут в Берн, так и увидят беглецов, спокойно гуляющими близ железнодорожного вокзала. Вышло совсем не то: уж несколько дней они жили в Берне и снова послали в Петербург извещение, что «ничего нового».

— Довольно, Жорж. Едем домой. Ведь ты видишь, что ничего сделать нельзя.

— Не вижу, папаша.

— Однако, мой милый…

В дверь постучались. Вошёл кельнер с газетами.