Екатерина Краснова: Забитая свекровь

В жаркий летний день я заблудилась в лесу: тропинка, по которой я шла, привела меня не на знакомую поляну, к заглохшему пруду, как я ожидала, а в какую-то незнакомую мне сечу.

Передо мною было большое пространство, покрытое недавно сведённым лесом, за которым синели верхушки больших деревьев. Всё это место уже успело зарасти цветущими травами, земляникой и неизбежным в наших краях малинником. Пробираясь всё дальше и дальше между пнями, хворостом и зелёными кустами, я потеряла и ту тропинку, по которой пришла. Теперь меня окружало со всех сторон море цветущих трав; над головой синело яркое небо, и кроме неба и зелени ничего не было видно; пахло мёдом и полынью. Солнце стояло уже высоко, а птички весело и звонко щебетали, несмотря на то, что июль приближался к концу. Я очутилась в совершенно незнакомом месте, в какой-то зелёной пустыне…

Но это была не пустыня; я ошибалась. Тут было ещё одно живое существо, кроме меня.

Откуда она взялась — я не могла понять. Точно из земли выросла и встала передо мной как лист перед травой маленькая сгорбленная, худенькая старушонка. В изодранной холщовой рубахе и синем сарафане, с выбивающимися из-под платка прядями жидких седых волос, босиком, с какими-то лохмотьями вместо кацавейки на плечах, она имела жалкий, за сердце хватающий вид. Её маленькое, съёжившееся лицо покрывали бесчисленные морщины; глаза побелели и потускнели, узкие губы беззубого рта точно провалились между носом и подбородком. Её босые ноги были так уродливо худы и искривлены, что с первого взгляда казалось, будто на них гораздо больше пальцев, чем обыкновенно бывает.

Это дрожащее, трясущееся, покрытое лохмотьями существо точно вынырнуло из земли и остановилось передо мной.

Старуха прикрыла своей сморщенной, чёрной рукой белые глаза, поглядела на меня и поклонилась молча, чуть не до земли. В другой руке у неё была большая корзинка, наполненная необыкновенно крупной и спелой малиной.

— Здравствуй, бабушка. Малину собираешь?

— Малину, родимая, малину, красавица, — торопливо забормотала старуха дребезжащим голосом, и, к моему немалому удивлению, из её белых глаз, окружённых точно кровавой каймой, сейчас же потекли слёзы.

— Ты, стало быть, здешняя, бабушка? Знаешь, что это за место?

— Не здешняя я, нет, не здешняя. Издали я, горькая; из села Фоминского. Может, слыхали, матушка?

— Как же, знаю. Это вёрст за пять от нас. А славная у тебя малина, где это ты такую набрала? Покажи-ка.

Старуха вдруг неожиданно бухнулась мне в ноги.

— Что ты, бабушка, Бог с тобой! Встань скорее. Чего тебе надо?

— Купи ты у меня малинку, сударыня, сделай милость Божескую! Помоги мне, горькой старушонке!..

— Да полно, тебе, встань! С удовольствием куплю. Только бы домой попасть, — у меня с собой и денег нет.

— Я дойду с тобой, сударыня, только не оставь — возьми малинку.

— О чём же ты плачешь, бабушка? Я же сказала, что куплю.

— Не плачу я, родимая; это так — слеза идёт. Так, стало быть, возьмёшь?

— Непременно. Только, видишь ли, я заблудилась тут в лесу, дорогу потеряла. Не знаю, как до дома дойти. Может, ты моему горю поможешь?

Оказалось, что старуха хорошо знает местность, и что нам с ней стоит только немножко пройти, чтобы добраться до сторожки лесника, за которой начиналась настоящая дорога. А там мне было уже очень легко попасть домой.

Старуха пошла вперёд, я за ней.

Странное дело: вид у неё был такой, что мне казалось, будто она едва может передвигать ногами, а между тем она довольно бодро, хотя медленно, шла вперёд, раздвигая кусты и травы костлявой рукой. Её белые глаза были похожи как две капли воды на глаза слепого, а между тем она ими видела; трясущаяся голова была плотно повязана платком, а между тем она слышала.

— Бабушка, сколько тебе лет?

Старуха обернулась, посмотрела на меня тусклыми глазами, из которых продолжали выкатываться редкие слезинки, и жалобно проговорила:

— Пятый десяток доходит, сударыня. Никак пятьдесят годков прожила.

— Да не может быть! — воскликнула я невольно.

Я думала, что ей, по крайней мере, сто лет.

— Пожалуй, что и того нет, родная. Немного годов мне от Бога — люди состарили… Люди! Прости, Господи, моё согрешение…

Она забормотала что-то непонятное и медленно поплелась по тропинке, согнувшись чуть не вдвое. О моём присутствии она точно забыла. Так мы шли до самой сторожки.