Эрик Шабаев - Друг другу вслед

После недолгого, но сильного дождя снова засияло солнце, посеребрило пробегающую по озеркам и лужам легкую зыбь. Омытые вязы и дубы дымились точно ранней весной, и лишь густотравье в россыпи незабудок напоминало о близком развороте лета.

Кольша и Игнат, проводив до штаба самый дорогой и весомый «гостинец» — две горные пушки, пулеметы, винтовки и патроны, возвращались в Ахметку. Отшагали верст десять, впереди оставалось почти столько же. Миновав просторный Табынский луг, они присели на затененном бугорке, запалили Кольшин самосад.

— С бабкой беда, — озабоченно сказал Кольша. — Кто-то трепанулся-таки о записи… Вчерась такой был сыр-бор… — он умолк, по его продолговатому лицу прошла тень. Потом завел о другом: — В Нагадак не наведаемся? Гареев еще взвод сколотил, башкирский!

«Эвон куда шагнула революция, во все края, — рассуждал про себя Игнат Нестеров. — Правда, нечисти многонько. Дутов с Красновым, япошки в Приморье, но главная драка определенно позади, а там, с новым солнцем, — бой за сталь, за хлеб, за свет в окнах и сердцах…» Он внезапно чертыхнулся. Не повезло ему этой весной, нет. То, ради чего ехал из Москвы, делали другие…

— Идем, — тусклым голосом сказал Игнат, поднимаясь.

Вот и Ахемтка — горсть черных изб в кружеве кособокой городьбы, овеянная запахами цветущей липы и навоза. Но почему около избы-сходни собрался народ? Плотно обступил крыльцо, слушает сбивчивую речь павловского парня.

— Мужичье ему: «Айда в Совет!» А он: «Да я, братцы, чаю не пил, и лошак неприбранный. Мчал полсотни верст!» А они: «Опосля напьешься, айда!» А у него в фортомонете листок, и в нем…

— Не мельчи! — в нетерпении одернул парня Евстигней. — Ну, был ты на левом берегу, ну, прикатил Филька, что дальше?

Парень обвел толпу ошарашенными глазами.

— Чех… на дороге взбунтовался!

Нестеров замер. «Конец передышке, — горестно подумал он. — Небось эшелоны-то растянулись до Тихого океана. Сила огромная, давным-давно сколоченная в дивизии, а мы едва запись провели!» И вдруг вспомнились ангарские. Как они там, дед с мальчонкой? Года полтора назад пришло письмо, потом будто обрезало. Вообще, какие дела в Сибири? Да что и гадать тут! Кто загнан в гроб, кто бьется допоследу, кто в бегах. Тысячи верст промеж легли, ни помочь, ни словом подбодрить!

Июнь перекипал в заботах и тревогах. Враг плотным кольцом охватил рабочий район: за рекой рыскал атаманский сброд, железную дорогу на севере оседлали белочехи. Еще держались Белорецк и Оренбург, но надолго ли? Богоявленцы и архангельцы встали в ружье. Вновь сколоченные деревенские боевые группы обзавелись винтовками и пулеметами, окопались вдоль правого берега. Из-за Белой все шли и шли беженцы. По их рассказам, учредительские власти пороли, арестовывали, расстреливали без суда и следствия бедноту.

— Ну, москвич, дозорами да перестрелками теперь не отделаешься, — сказал Евстигней, завернув как-то утром к Игнату. — Чует мое сердце.

У избы-сходни ждал Гареев, в мокрой одежде, босой, перепачканный зеленой тиной. Увидев сельского комиссара, он замахал руками, зачастил, мешая татарские и русские слова. Оказалось, Нагадак захвачен сотней дутовских казаков.

— Что я тебе говорил, Игнат? Пошло-поехало.

— Может, отступить в Богоявленск? — робко заметил кто-то. — Набегут, и не пикнешь.

— Хорош совет! Идем-ка, покумекать надо.

Еще держалась ночь, а двадцать пять конников и столько же стрелков тихо переправились через реку и, скрытно пройдя лощинами, залегли перед Нагадаком. Близился рассвет. По темной пшенице, то ли от ветра, то ли от игры перистых облаков с невидимым пока солнцем, потекли золотые разводы.

Село мало-помалу просыпалось. Из труб несло едким кизячным дымом, во дворах гулко перекликались петухи, у колодца посреди пустынной улицы казак поил тонконогого, с белой отметиной на лбу, жеребца. Длинно зевая, казак сладко, с прижмуром, чесал под мышкой.

— Эка его разнежило на пуховиках! — прошептал Демидов, горя от нетерпения.

Но вот наконец казак поставил ведро на приступку, повел жеребца к воротам.

— Дуй, и чтоб с треском. Главное — застать врасплох! — сказал Евстигней командиру конного взвода.

Ребята взлетели в седла, гикнули, взяли с места в карьер. При въезде откуда-то вывернулся маленький казак в фуражке с голубым околышем, видно, постовой, выпалил наугад, запетлял к переулку. Кольша настиг его, неумело, со всего плеча полоснул шашкой и сам пригнулся от боли.