Дмитрий Гусаров - Партизанская музыка [авторский сборник]

ИЗ ПИСЬМА Г. А. ЧЕРНОВА ОТ 3 ОКТЯБРЯ 1987 г.

«Здравствуйте, уважаемый Дмитрий Яковлевич!

Я очень тронут Вашим письмом, в котором сообщили мне такую новость о товарищах по плену и побегу. Для меня это большая радость. Как получу от Вас адреса, буду немедленно писать им. Надя Шаманина для меня осталась навсегда Надей. Мне очень хочется знать, как прошло у них следствие и пострадали ли они.

Почему я так думаю? Потому что обвинение по статье мы подписывали только втроем: Яковлев, Каммонен и я.

Ну это в прошлом, которого не вернешь, и синяки прошли-изгладились, хотя очень обидно…

Да, пока не забыл. Яковлев И. В. действительно работал со мной на 1-й шахте в Коми АССР. Получил пенсию и уехал на родину в Карелию, в гор. Медвежьегорск, и умер, кажется, в 1974 году. Об этом писала мне жена его. Он много раз приглашал в гости порыбачить на озерах, но так и не пришлось.

А теперь о побеге из вражеского лагеря.

Данный побег мы начали готовить с Орловым-Кисличенко и врачом Василием Никитичем Раковским… Мы находились в распредлагере в гор. Медвежьегорске. К нам привозили с лесных лагерей истощенных и больных товарищей по плену, а по выздоровлении отправляли назад.

Лично я многим помогал по силе возможности. В одно прекрасное утро я услышал знакомый голос. Оглянулся, никого из знакомых не обнаружил. Мне показалось, что я ослышался. Но когда из склада возвращался, я опять услышал тот же голос. Подошел и спросил: „Чего вы хотите?“ Тогда он сказал мне: „Разве вы забыли своего товарища“. Я пристально стал смотреть и узнал своего радиста из нашего взвода. Это был Нищев. Он был настолько изменившись — куда его кудри черные делись, ни волос, ни бровей, а ноги опухли, как чурки, и гноились. Я узнал его, даже прослезился. Сразу побежал к врачу и говорю: „Никитич, помоги! Выйди на улицу и посмотри на моего близкого товарища“.

Он обещал сделать все возможное и обещание выполнил, а я в свою очередь начальство упросил оставить по излечении здесь, и устроили его в бане при вошебойке. Он стал 3-им по числу беглецом… Остальных строго выбирали, и не все знали, кто и сколько собирается в побег. Узнали незадолго до побега… Ну да это Вы, наверное, уже знаете…

Вы интересуетесь насчет Падан.

Насчет Падан я слышал, что для охраны паданского моста выставлена в деревне полицейская рота и мост охраняется двумя часовыми постоянно. Поэтому я посоветовал ребятам ни в коем случае не ходить на мост, а переплыть реку на большом расстоянии. Но, видимо, им не хотелось плавать, и решили пройти по мосту. Тем более они со знаками различия — Грябин как майор, Афанасьев — сержант, а Орлов — вроде капитан. Мне говорили потом, что навстречу им финский майор вел роту, он придрался — почему не по форме одеты, почему не приветствуете строй и т. д.

А Лешка Грябин, не долго думая, вытащил пистолет и убил майора… Тут и поднялась тревога.

Знаю я это через Яковлева. Он писал мне из Медвежьегорска, что там об этом чуть ли не в газете печатали.

Так и получилось, что они не пришли ни к полуночи, ни к утру, ни к полудню.

Ждали до 12 часов, и пришлось следовать без них.

Места пошли то чащи непролазные, то открытые болота, то большие озера. Мы голодные, усталые, еле двигались. Мало того, попали на минное поле. Увидали подвесные мины, висят, как самовары. Я проходил на сержантской учебе, что такие мины бывают, они очень страшные и большого радиуса действия. Подал знак остановки, говорю: „Я буду идти впереди осторожно, остальные гуськом в один след!“

Опасался я насчет Нади — и не напрасно. Она задела проволоку, и одновременно получилось несколько взрывов. Осколки плюхались в воду озера. Где-то залаяла собака. Мы бегом стали забираться вверх на берег озера, в лес. Пока вгорячах бежали, никто ничего не говорил. Я спрашиваю: „Никого не ранило?“ Николай Комлев говорит: „Меня в руку“, а Надя заплакала: „Меня в ногу“. Остановились в старом дзоте отдыхать, вгорячах Надя еще Комлеву перевязку сделала. „Ну-ка, покажи, где тебя ранило, и не стесняйся?“ — спросил я ее. Оказалось, в одну ногу двумя осколками. Отдохнули мои раненые, почувствовали очень плохо себя после перевязки. Надежда не может на ногу наступить, хотя осколки, конечно, вытащили. Идти сама не может и говорит: „Из-за меня вы сами пропадете. Оставьте меня здесь. Запомните где — может, и найдут“.

Я говорю: „Нет. Товарища в беде не оставим, так мы клятву давали, будем тащить по очереди“. Так мы и двинулись. Сперва было больно и, видимо, очень, а потом привыкла и шагала с помощью товарищей.