Велько Ковачевич - Молодой лес

Могу поклясться, что все это было заранее предопределено. Оставалось только ее увидеть. То, что я пережил в тот момент, сейчас оживает во мне с еще большей силой. И сколько все это будет продолжаться? До каких пор я буду бороться с этим роковым для меня моментом? Почему нам не выпало счастье встретиться раньше или это не случилось позднее?

Моим мыслям не было бы конца, если бы не Глухой. Он свалился на меня как снег на голову. Я стараюсь установить с ним отношения, какие должны быть между старшим и подчиненным в нашей, только что образованной армии. Боюсь, что мне это не удастся. Да и хочу ли я этого? Никто, как он, не умеет отделить служебное — дисциплину, подчинение, от того, что называется личным — человеческими отношениями, личной свободой. Он не терпит ни малейшего намека на приказания в чисто человеческих отношениях между людьми, связанными одной судьбой. Глухой, отлично зная, что я командир, а он — боец, не преувеличивает мою роль, но и не недооценивает свою. Его отношение к людям не омрачено никакой тенью, падающей от их звания, положения и занятия. В присутствии лиц высокого ранга он никогда не чувствовал себя ничтожным, он всегда оставался таким, каков есть.

У Глухого обо всем свое определенное мнение, свои понятия и своя линия. Он никогда не потерял бы покой, как я. Если бы я мог войти в его душу и довериться ему, он просто не понял бы меня.

Своим поведением, особенно после той ночи, Глухой только усилил мою растерянность. Я не могу объяснить тон его разговора тогда, после моей встречи с Весной. И это меня мучает. Он следил за мной? Как он объясняет мою встречу с девушкой? А если он расскажет об этом всем? Кто поверит, что мое свидание с Весной было именно таким? Глубокая, темная ночь, место встречи. Люди могут сделать вывод для себя. Что предпринял бы я, случись нечто подобное с другими?

Поведение Глухого заставляет меня относиться к нему с удвоенным вниманием. Я несколько раз начинал с ним разговор с витунского климата и ночей в этих горах, стараясь вызвать его на воспоминание о той ночи. Но никак не удается развязать ему язык и узнать, что он думает о том случае. Он делает вид, что ничего не понимает. Может, он хочет заставить меня заговорить с ним откровенно? Я решил открыто объясниться с ним. Но он начал первый.

— Ты чем-то озабочен, Испанец? Я привык перед боем видеть тебя бодрым, — обратился он ко мне.

— Боюсь…

— Боя? Вот уж не думал.

— А чего другого я бы мог бояться?

— Да есть чего. Война ведь. Один боится того, другой — этого.

— Подсмеиваешься?

— Я подсмеиваюсь?

— Знаю, где собака зарыта, Глухой. Поэтому и хочу сейчас объясниться по поводу той ночи.

— Гм, — улыбнулся он. — Не знаю, чего тут еще объяснять. Мне все ясно. А разве у тебя, Испанец, что-нибудь не в порядке?

— Нет.

— А что?

— Вот это я и хочу узнать.

— Может, у тебя, Испанец, что-нибудь не в порядке с головой? Это, если хочешь, стало заметно.

— Говори откровенно, без намеков и уверток.

— Я и говорю. Вижу: тебя что-то волнует. Это замечают и другие. Раньше ты таким не был.

— Выдумываешь…

— Ну вот, сам сказал, что хочешь поговорить откровенно, а не веришь! Давай прекратим разговор. А меня не бойся…

— Почему я могу тебя бояться?

— Может, и надо было бы бояться, если бы я не был таким, каков есть. Ты боишься, что все узнают о твоей встрече с Весной.

— О какой встрече говоришь?

— О той — с полуночи до трех.

— Я ее не стыжусь, а вот тебе должно быть стыдно.

— Я узнал об этом случайно. Когда заметил, что тебя нет, встал посмотреть, что с тобой. Невольно заглянул в освещенное окно. Можешь себе представить мое удивление.

— Кому ты об этом рассказывал?

— Пусть это тебя не волнует.

— Спрашиваю, сказал ли кому-нибудь?

— А что, если и сказал? И что я могу рассказать? Что ты сидел возле нее как истукан?

Он вытащил из кармана толстую тетрадь и начал постукивать по ней пальцами.

— Что это за тетрадь?

— Ее дневник.

— Откуда он у тебя?

— Мы с ней друзья еще с Загреба. Вот она и дала мне посмотреть, что пишет. Мы ведь с тобой тоже приятели. Она это знает.

— Я совсем запутался: когда ты говоришь правду, а когда прикидываешься дурачком.

— Тетрадку я стащил, — признался он. — Мне кажется, она ее нарочно подсунула. В ней найдешь ответ на то, что тебя больше всего волнует.

— Ничего не волнует!

— Все-таки лучше заглянул бы в тетрадку…

— Не люблю совать нос в чужие дела.

— До войны и я был таким же. А сейчас война. Если бы не твои слова, мне бы и в голову не пришло красть чужие тетрадки. Разве не ты как-то сказал: «Открой глаза на все четыре стороны». И когда я заметил, что Весна потихоньку что-то пишет, я сразу вспомнил твой совет.