Иван Головня: Следы ведут в прошлое

– Елена Корнеевна велела не запирать, – неохотно выдавливает Потурай.

– Удивляюсь я вам, Игорь Михайлович: грамотный и вроде умный человек, и вдруг такая безотказная послушность. Отчего бы это? – интересуется Улицкий, хотя и так догадывается, каким будет ответ.

– Все деньги… – отрешенно роняет Потурай. – Она мне хорошо платила… А деньги, сами знаете, всегда нужны. Да и место было хорошее, не хотелось терять…

– Так, может, ради денег вы и Крячко задушили? А, Игорь Михайлович?

– Сколько вам говорить: не душил я никого! – глухо произносит Потурай. – Я не дошел еще до того, чтобы ради денег душить людей.

– Следовательно, Крячко задушила его бывшая жена. Так вас следует понимать?

– Я такого не говорил! – переходит на тон выше экспедитор. – Знаю только одно: я Крячко не душил! А остальное…

– Ну, хорошо, хорошо! – досадливо морщится следователь. – Остальное мы выясним. Наш разговор мы продолжим в другой раз. А пока можете отдыхать.

– Хорошенький отдых… – хмыкает экспедитор.

– Какой заслужили, – разводит руками Улицкий.

Едва переступив порог кабинета следователя прокуратуры, Елена Корнеевна бросает на Улицкого цепкий оценивающий взгляд, как бы прикидывая, с кем ей предстоит иметь дело. Заурядная внешность Улицкого, по-видимому, не производит на арестованную заметного впечатления, поскольку выражение ее лица остается надменным и холодным.

– Это арест? – с вызовом спрашивает Бондарук. Похоже, она сразу решила дать понять, что он всего лишь следователь, а она – директор ресторана, и эту существенную разницу в их социальном положении ему придется принимать во внимание.

Элегантный темно-коричневый костюм и желтая кофточка красиво оттеняют миловидное лицо Бондарук, а высокая замысловатая прическа придает ей несколько величавый вид. И лишь слишком яркая губная помада портит общее впечатление.

– Да, это арест, Елена Корнеевна. Вы позволите называть вас так? – мягко и подчеркнуто спокойно говорит Улицкий. В обращении с женщинами, даже если это заведомая преступница, следователь прокуратуры неизменно корректен и вежлив.

– А вы подумали о последствиях ваших действий? – пропустив мимо ушей вопрос следователя, в свою очередь, спрашивает Бондарук. Таким тоном может спрашивать лишь человек, уверенный в своей правоте или безнаказанности

– Мне почему-то кажется, что это вам надо думать о последствиях, Елена Корнеевна, – деликатно возражает Улицкий.

– И очень ошибаетесь! – твердо заявляет Бондарук и, склонив голову набок, заносчиво смотрит на следователя. – Вы хоть знаете, какие люди посещают мой ресторан?

– Догадываюсь.

– А вы догадываетесь, что будет, если они узнают, что я здесь? – продолжает Бондарук и, не дожидаясь ответа, сухо спрашивает: – Так что вам от меня надо?

– Вы все-таки присядьте, пожалуйста, Елена Корнеевна, – приглашает следователь. – Разговаривать стоя не совсем с руки, а беседа наша может затянуться.

– Не думаю, – небрежно роняет Бондарук. Однако садится. И даже усаживается поудобнее, будто находится в своем, личном кабинете, и не Улицкий, а она собирается допрашивать его.

– Теперь можно и поговорить, – начинает следователь и по привычке тянет руку к пачке с сигаретами, но вспомнив, кто перед ним сидит, прячет ее в ящик стола. – И начнем мы наш разговор вот с чего… Как часто вы посылали Потурая Игоря Михайловича с продуктами к своему бывшему мужу Крячко Степану Васильевичу?

– Иногда, – уклончиво отвечает Бондарук.

– Постарайтесь припомнить, когда вы посылали его в последний раз.

– Если мне не изменяет память, то это было… вечером в позапрошлую субботу, – почти не задумываясь, говорит Бондарук.

– А если мне не изменяет память, – как бы мимоходом замечает Улицкий, – то именно в тот вечер в своей собственной постели был задушен Степан Васильевич. Вы не находите в этом совпадении никакой связи?

– Связи?.. Какой связи?.. – часто хлопает глазами директор ресторана и, вдруг вся напрягшись, оторопело бормочет: – Вы хотите сказать, что… Степана Васильевича задушил… Потурай? Неужели… Нет, не может этого быть! А впрочем… – она растерянно смотрит на следователя, словно ожидая от него подтверждения своей страшной догадки. – Так это правда? Не могу поверить… Так вот почему я здесь!

«А этой женщине в самообладании не откажешь! Ишь, как повернула!» – не без уважения думает Улицкий. Вслух же замечает:

– Я ничего определенного еще не сказал, Елена Корнеевна. Вы несколько торопите события. Тут вот какое дело… Только что на допросе арестованный Потурай утверждал – и это зафиксировано в протоколе допроса, – что он лишь напоил Крячко и уложил его пьяного спать, а, уходя, оставил незапертой дверь. И сделал он это по вашей просьбе. Получается, что задушили Крячко вы, Елена Корнеевна!