Абрам Каган - Преступление и совесть

— Что с вами, отец Евстафий? — обратился он к старцу.

— Ничего. Вы сказали — нужна помощь, — тихо сказал отец Евстафий, — а я немощен, стар…

— Нам не нужна ни ваша мощь, ни ваша сила. Вы только напишите министру то, что вы мне изволили сказать, и пусть продажная «Киевская мысль» знает, что вы вместе с русским народом…

— Да с каким же другим мне быть народом? Чай, с русским всю жизнь… А министру мне что писать? Ведь мне сказывали это крещеные, принявшие православие, не моя ведь это мысль… Какие-то затуманенные люди… — Отец Евстафий резко, не по своим летам, поднялся. — Вы, Георгий Гаврилович, запамятовать изволили, что и у нас есть совесть… — И, помолчав, добавил: — Поразмыслю еще, подумаю…

Приступ удушливого кашля прервал его слова. Кое-как уняв кашель, благочестивый отец распрощался и направился к выходу.

Чаплинский был не удовлетворен беседой. Легкое раздражение овладело им. Видно, утратил он былое красноречие, способность убеждать… Когда-то, на заре прокурорской деятельности, многие говорили ему о волшебных чарах его ораторского дара и, главное, об умении околдовать присяжных заседателей, убедить их в справедливости своих суждений и в правильности обоснования обвинения. А сегодня он проиграл.

Чаплинский взял в руки акт судебно-медицинской экспертизы, подписанный профессором Киевского университета Оболонским и прозектором того же университета Туфановым. Еще раз пробежал его глазами, мелькнула мысль: «Вот придут ученые мужи, может, и они, как отец Евстафий, будут вилять хвостами… Кого ж они боятся? Неужели продажной печати и революционеров?..»

И как раз в этот момент прокурору доложили, что пришли Оболонский и Туфанов.

— Господа, — встретил их Чаплинский, — вы проделали большую работу, но… я не чувствую здесь, — он показал на акт, — что именно вы на стороне России…

Пришедшие переглянулись.

— Скажу откровенно: мне хочется знать, читали ли вы когда-нибудь записки иеромонаха Лютостанского?

— Кого? — переспросил профессор Оболонский и недоумевающе посмотрел на Туфанова.

— Это вам не делает чести, господа. При сочинении этого акта, — Чаплинский поднял вверх бумагу, дрожавшую в его руках, — нужно было учитывать мысли и замечания известного специалиста по этому вопросу Лютостанского.

Профессор Оболонский передернул плечами:

— Как понимать ваши слова «при сочинении»?.. Мы не сочинители, господин прокурор. Это официальный документ, свидетельствующий о несчастной жертве…

— Верно, о жертве, принесенной определенной группой во имя изуверства. Страшное злодеяние, господа ученые. А у вас получается, будто христианский мальчик убит из мести, а на самом же деле вы можете заметить, что кровь из ран несчастного мученика выцедили еще при его жизни…

Оба врача почти одновременно поднялись со своих мест.

— Что вы говорите, Георгий Гаврилович?.. — ошеломленно пролепетал Оболонский.

— Глядите, господа, как бы вы не просчитались, будет поздно… Вам можно и замену подыскать.

И после небольшой паузы:

— Сегодня как раз шел разговор о вас у губернатора. Вы что, хотите проститься с университетом? — Чаплинский повернулся к Туфанову: — Думаете переехать в Казань?..

Ученые молчали, каждый думал, насколько тесно сосуществуют честь и бесчестие в деле, которому они посвятили жизнь. Увидев надменное лицо прокурора, они поняли, зачем их сюда вызвали.

Они слушали высокопарно звучавшие слова о преданности идеалам науки, призванной служить престолу, и им казалось, будто с портрета над столом прокурора на них смотрит выжидающе самодержец.

Профессор Оболонский и прозектор Туфанов раскланялись. Вышли на шумную, солнечно-радостную улицу.

Остановились у памятника Богдану Хмельницкому. Нарушил молчание Туфанов, обратившись к своему старшему коллеге:

— Николай Алексеевич, если меня не обманывает чутье, нас собирались лишить чести…

Оболонский зашагал дальше, ничего не ответив.

А прокурор Чаплинский тем временем составлял в судебной палате доклад министру юстиции в Санкт-Петербург о результатах сегодняшних встреч. Обстоятельно сообщив об отрицательном ответе экспертов на вопрос о ритуальном характере убийства Ющинского, Чаплинский дописал решительно: «Тем не менее эксперты заявили, что в дальнейшем развитии следствия они, быть может, и в состоянии будут дать заключение о ритуальных мотивах этого убийства».

Солнечным апрельским днем Исай Ходошев с чемоданом в руке поспешно направился в редакцию газеты «Киевская мысль», откуда и позвонил по телефону на вокзал, справляясь о ближайшем поезде в Петербург. Узнав, что до отправления поезда остался всего один час, он попросил оставить ему билет. Распрощавшись с сотрудниками, Ходошев вышел на улицу, вскочил в трамвай — и вот он уже в купе второго класса, поезд мчит его в Петербург.