Абрам Каган - Преступление и совесть

Но ничего этого он не сказал жене, только поцеловал ее влажный лоб и, пожелав спокойной ночи, удалился к себе.

Вчитываясь в лежащие перед ним книги и брошюры, прокурор хотел постичь истину. В голове все мешалось, словно в тумане. Всплывали картины далекого детства: нелегкие годы учения у католика-иезуита — мрачного, двуличного человека с отталкивающей внешностью. Картины эти и поныне давят его сознание. Недавние встречи со студентом Голубевым возродили в памяти дни, проведенные у иезуита. Чаплинскому порою казалось, что свое будущее он должен строить на том, что посеял в его душе этот темный человек, и лишь только тогда он с помощью таких, как Голубев, сможет совершить свой взлет…

Пододвинув ближе массивную настольную лампу, Чаплинский читал: «…Укажем на сочинения некоторых крещеных евреев. В 1614 году крещеный еврей Бренн написал книгу, в которой доказывает, что при тяжелых родах еврейки употребляют христианскую кровь. Подобное мнение поддерживает иезуит Радегис и добавляет при этом, что еврейкам необходима христианская кровь при всяких родах. Венгр Бонифатий утверждает, что у евреев не только женщины, но и мужчины подвержены периодическим менструациям и они лечат себя христианской кровью. В Торнау в 1494 году…»

Чаплинскому стало не по себе. Он поднялся, прошелся по кабинету, достал коробку папирос — курил он очень редко — и, закурив, вдохнул всей грудью горьковатый дым. Потом прокурор отворил окно и выбросил окурок. Однообразный монотонный звук долетал до его слуха, где-то капля долбила камень.

Наслаждаясь апрельской прохладой, врывавшейся в распахнутое окно, Чаплинский подумал, что неплохо было бы проведать жену, но тут же раздумал. У него столько дел, а главное — он еще не решил, что будет говорить архимандриту Киево-Печерской лавры отцу Евстафию, с которым собирался встретиться завтра. К тому же в конце дня предстоит беседа с профессором Киевского университета Оболонским и с прозектором Туфановым… Завтра тяжелый день, а он еще не отдыхал, и сон бежит от него…

Вынув из ящика небольшое зеркальце, он посмотрелся в него. Под глазами темные набухшие мешки… Обычно строгое лицо показалось ему каким-то одутловатым и помятым. «Оттого что мало сплю», — решил Чаплинский. Быстро раздевшись и потушив лампу, он лег на диван. В дремоте ему привиделось, что жена рожает, зовет его, простирая к нему руки, а он грубо отстраняет ее, продолжая копаться в материалах о кровавом средневековье…

Чаплинский тяжело перевернулся на другой бок. Несмотря на калейдоскоп сновидений, он проснулся свежим и обновленным. Еще не умывшись, заглянул к супруге. Она улыбнулась и мягко спросила:

— Как тебе спалось?

— Это я у тебя должен осведомиться, моя дорогая…

Она не дала ему договорить:

— Я вижу, ты так озабочен… — И после маленькой паузы: — И так занят срочной работой.

— Ты даже не представляешь себе!

— А что, собственно, случилось? — жена удивленно раскрыла глаза и добавила: — Если это, конечно, не секрет, господин прокурор…

— Загадочное убийство, дело запутанное… Тебе о таких вещах думать теперь ни к чему.

Женщина протянула обнаженную до плеча руку, ухватила мужа за пальцы, мягко сжала их и сказала непринужденно и легко:

— Распутаешь, господин прокурор, уверена, что распутаешь!

— Бог знает… — вздохнул он.

Приподнявшись на постели, она ободряюще улыбнулась.

— Я в этом не сомневаюсь…

Чаплинский благодарно наклонил голову, поцеловал жену в лоб и решительно вышел из комнаты.

На столе в своем служебном кабинете прокурор увидел записку, в которой сообщалось, что отец Евстафий прибудет к десяти часам утра. Чаплинский предполагал до его прихода поговорить с Голубевым, да, видимо, уже не хватит времени.

К предстоящей встрече со святым отцом он внутренне готовился, подыскивал слова, убедительные, добрые, которые помогут найти общий язык.

Он знал, что православные пастыри не отличаются такой фанатичностью и непримиримостью, как католические. Это ему известно и из литературы, и из личного опыта. Прокурору словно бы хотелось убедить самого себя в том, что православные богослужители не столь ревностно пекутся о защите догм своего вероисповедания.

Тут Чаплинский подумал об Антонии — архиепископе Волынском. Ему, Чаплинскому, пришлось однажды встретиться с этим известным публицистом и деятелем православной церкви, который в дни своей молодости именовался в миру Алексеем Павловичем Храповицким. Вот он-то, пожалуй, не поступится непримиримостью к неверным и вообще к людям, подрывающим основы христианской религии, он настойчив не меньше, чем ярые католики.