Абрам Каган - Преступление и совесть

В деле, которое ему, Чаплинскому, предстоит вести, необходимы люди сильной веры и большой ненависти ко всем врагам Отечества, престола и всего исконно русского. Люди, которые поведут борьбу с революционерами, готовыми посягнуть на престол. Люди, отвергающие инородцев! Ведь именно революционеры да инородцы грозят гибелью всему национальному…

Прокурору вспомнилось пережитое им мучительное чувство, вызванное словами одного богатого помещика, будто бы фамилия Чаплинский не русского происхождения… Он намекал на то, что прокурор происходит от рода поляка Чаплинского, в свое время действовавшего против Богдана Хмельницкого…. Это чепуха, прокурор докажет русскому народу и русскому царю всю силу своей преданности Российской империи.

Стук в дверь прервал нить размышлений прокурора.

— Милости прошу, отец Евстафий, — низко кланяясь, сказал Чаплинский.

Порог кабинета переступил благообразный старик, весь облик которого говорил о глубоком чувстве собственного достоинства, характерного для людей его сана. Поставив палку в угол, он огладил длинную седеющую бороду и усы, мягко промолвил «здравствуйте» и благословил хозяина кабинета, который так низко склонил свою голову, будто желал поцеловать благословляющую его руку.

— Прошу садиться, — сказал Чаплинский.

Отец Евстафий подобрал полы рясы и грузно опустился в кресло.

— Как поживаете, отец Евстафий?

— Благодарю вас. Моя жизнь растворяется в жизни вверенной мне святой обители. Бог нас терпит…

Несмотря на то что Чаплинский как будто заранее продумал, как повести беседу с таким видным и опытным богослужителем, он все же не смог сразу найти ключ для решения своей задачи. Воспользовавшись тем, что на столе лежал свежий номер газеты «Киевская мысль», Чаплинский слегка кивнул в ее сторону, затем перевел взгляд на гостя и спросил его якобы без всякой задней мысли:

— Вы читаете эту… еврейскую газету?

— Почему «еврейскую»? — удивился архимандрит.

Чаплинский, видимо, не ожидал такой реакции. Он замялся, пальцами нервно забарабанил по столу и, стремясь быть предельно внимательным, удивленно покачал головой.

Не найдя других слов, Чаплинский пробормотал:

— Всем известно… как же… — И решил сразу перейти к сути дела: — Вы, конечно, читали заметку об убитом мальчике?.. А знаете, отец Евстафий, кто повинен в убийстве?

— Мы в Лавре далеки от мирской жизни…

— Не говорите, батюшка, это дело и вас касается.

Губы старика дрогнули.

Когда Чаплинский отвернулся к окошку, отец Евстафий осторожно встал со стула.

— Я пойду, Георгий Гаврилович… — В его голосе звучала растерянность.

— Куда же вы? Вы меня не так поняли, отец Евстафий…

Как ни хотелось Чаплинскому произвести на духовное лицо должное впечатление, он не знал, как этого добиться. «Надо говорить со стариком осторожнее, если мои слова вызывают у него такую реакцию», — подумал Чаплинский.

— Так каково же ваше мнение, отец Евстафий? Как вы считаете — кто мог убить невинного христианского мальчика? — как можно доверчивее спросил прокурор.

— Как обычно бывает, — злодеи… Так я мыслю.

— Злодеи-то злодеи, но какие? Видите ли, меня поставили на такую должность, которая призвана охранять православный русский народ и его царя от всяких злодеев. Бывают злодеи, что пытаются пошатнуть устои трона, — этих мы изловим и покараем. Но есть преступники, коих изловить трудно. Их много, и они мстят русскому народу, пьют его кровь… Да, да, пьют кровь. Вы ведь знаете, что у евреев теперь канун Пасхи?

Лицо старика потемнело.

— Ах вот вы о чем, Георгий Гаврилович… В бытность мою настоятелем Почаево-Успенской лавры два инока еврейского происхождения сказывали мне, будто у их сектантов — у хасидов или хусидов — имеется страшный обычай: добывать кровь убиенных христианских отроков. Она требуется им для приготовления еврейских пасхальных опресноков, или, как у них называется, мацы…

Чаплинский удовлетворенно вздохнул. Он встал и радостно перебил старца:

— Отец Евстафий! Нам необходима ваша помощь, помощь мудрого и многоопытного пастыря.

Чаплинский надеялся, что, возбужденный своим же повествованием, священнослужитель сам придет к логическому выводу и поможет открыться затаенной мысли и далеко идущим желаниям прокурора. Однако отец Евстафий молчал, губы его под густой бородой сомкнулись, а руки на коленях дрожали мелкой неуемной дрожью.

«Наступил момент, когда следует направить сердце и разум старца так, чтобы он мог послужить делу России», — решил Чаплинский.