Колин Маккалоу - Битва за Рим

– Цинна! Цинна! Цинна! Цинна! Цинна! – вопил он.

Вся аудитория Куллеола напрягла слух, чего отродясь не бывало.

– Если Цинну и шестерых его плебейских трибунов не отправить в изгнание, Рим падет! – выкрикнул он, трясясь и корчась, после чего повторил то же самое несчетное число раз, пока не рухнул и не был унесен в бессознательном состоянии.

Потрясенные сенаторы обнаружили, что консул Октавий давно уже пытается начать заседание, и ринулись, обгоняя друг друга, в курию Гостилия.

Впрочем, то, как старший консул собирался объяснить ужасные события на Марсовом поле, так и осталось неведомо; Гней Октавий Рузон предпочел сосредоточить все свое внимание (как и внимание сената) на небывалом приступе одержимости у Куллеола и на том, что тот попытался донести до внимания Форума.

– Если младший консул и шестеро плебейских трибунов не будут изгнаны, Рим падет, – задумчиво повторил Октавий за прорицателем. – Великий понтифик и фламин Юпитера, что скажете об этих пророчествах Куллеола вы?

Великий понтифик Сцевола покачал головой:

– Я, пожалуй, воздержусь и промолчу, Гней Октавий.

Октавий уже открыл рот, чтобы настоять, но нечто во взгляде Сцеволы заставило его передумать: перед ним был человек, который мог пойти на многое, защищая свои консервативные убеждения, но запугать и одурачить его было совсем не просто. Не раз уже Сцевола безоговорочно осуждал в сенате приговор, вынесенный Гаю Марию, Публию Сульпицию и остальным, требовал помиловать их и призвать назад, в Рим. Нет, с великим понтификом тягаться не стоило; Октавий знал, что располагает куда более покладистым свидетелем в лице Луция Корнелия Мерулы, которого он успел на всякий случай сильно припугнуть.

– Фламин Юпитера? – торжественно обратился к нему Октавий.

Фламин Юпитера встал, он был очень взволнован.

– Принцепс сената Луций Валерий Флакк, Гней Октавий, курульные магистраты, консуляры, отцы, внесенные в списки. Прежде чем высказаться о словах прорицателя Куллеола, я должен поведать вам о происшедшем вчера в храме Великого Бога. Я, как всегда, прибирался в целле, как вдруг обнаружил позади постамента статуи Великого Бога лужицу крови. Рядом лежала голова птицы – дрозда, merula . Это прозвище ношу я сам. На что же взирал я, тот, кому по древнейшим нашим, самым почитаемым законам запрещено становиться свидетелем смерти? На свою смерть? На смерть Великого Бога? Не зная, как истолковать это предзнаменование, я обратился к великому понтифику, но и он не знал. Тогда мы обратились в особую коллегию младших жрецов, decemviri sacris faciundis , и попросили их заглянуть в Книги Сивиллы, но и они не дали ответа.

Завернутый в двухслойный плащ, как требовал его сан, Мерула обильно потел, чего с ним отродясь не бывало; все его гладкое круглое лицо под остроконечным шлемом из слоновой кости блестело от пота. Сглотнув, он продолжил:

– Но я кое-что выяснил сам. Найдя голову дрозда, я стал искать тело птицы и нашел под золотым плащом статуи Великого Бога ее гнездо. В нем лежали шесть мертвых птенцов. Мне понятно, что это, должно быть, натворила кошка: поймала птицу и съела, оставив только голову. Но до птенцов не добралась, и они умерли от голода.

Фламин Юпитера поежился:

– Я нечист. После этого заседания сената я должен продолжить церемонии по очищению себя и храма Юпитера Всеблагого Всесильного. То, что я стою перед вами, – результат моих раздумий о знамении, и не столько о гибели дрозда, сколько обо всем случившемся. Однако лишь после того, как я услышал слова Публия Корнелия Куллеола, произнесенные в пылу столь не свойственного ему пророческого исступления, до меня дошел весь истинный смысл.

В сенате стояла мертвая тишина, все глаза были обращены на фламина Юпитера, слывшего человеком честным до наивности, что побуждало принимать его речи всерьез.

– «Цинна» не значит «дрозд», – продолжил жрец, – но это слово значит «пепел», в него, в пепел, я и превратил голову мертвой птицы и тела шести птенцов. Как требовал того очистительный обряд, я предал их огню. Я, конечно, могу только гадать об истинном значении всего этого, но сейчас мне представляется, что знамение указывает на Луция Корнелия Цинну и шесть его плебейских трибунов. Они прогневали Великого Бога, из-за них Риму грозит огромная опасность. Кровь означает, что из-за консула Луция Цинны и тех шестерых трибунов произойдут раздоры и смуты. Я нисколько в этом не сомневаюсь.

Сенат загудел, решив, что Мерула закончил, но стих, когда он снова заговорил.