Колин Маккалоу - Битва за Рим

Октавий осклабился:

– На этот случай у меня есть предложение: вскрой себе вены, Квинт Лутаций! Пойми, это уже не Рим твоих высокородных предков. Это Рим братьев Гракхов, Гая Мария, Сатурнина, Сульпиция, Луция Суллы и Луция Цинны! Мы вляпались по самые уши, и теперь все летит кувырком. Если бы все шло по правилам, не было бы резни Октавиева дня.

Братья Цезари были потрясены: они поняли, что Гней Октавий Рузон горд тем, что совершил.

– Кто дал тебе денег, чтобы нанять убийц, Гней Октавий? Не Марк ли Антоний? – спросил Луций Цезарь.

– Да, он изрядно потратился. И не жалеет об этом.

– С него станется! – фыркнул Катул Цезарь. – Антоний есть Антоний! – Он вскочил и хлопнул себя по ляжкам. – Зло причинено, и его ничем не загладить. Но учти, Гней Октавий, я к этому непричастен. Я чувству себя, как Пандора после того, как она открыла свой ящик.

– Что с Луцием Цинной и с народными трибунами? – осведомился Луций Цезарь.

– С ними покончено, – лаконично ответил Октавий. – Разумеется, они объявлены вне закона. Надеюсь, очень скоро их постигнет кара.

Катул Цезарь остановился в дверях таблиния Октавия и оглянулся с суровым видом:

– Ты не вправе лишить действующего консула его консульского империя, Гней Октавий. Начало всему этому положила попытка оппозиции отнять у Луция Суллы его консульское право командовать римскими армиями. Но даже тогда никто не пытался лишить его консульской власти. Нет таких римских законов, установлений, прецедентов, чтобы магистрат, управляющий орган, комиции могли подвергнуть курульного магистрата судебному преследованию и тем более лишить его должности до истечения срока его полномочий. Народного трибуна можно изгнать из сената, если действовать по правилам, квестора тоже, если он изменил своему долгу. Но на консулов и всех других курульных магистратов, пока не истечет их срок, это не распространяется, Гней Октавий.

Гней Октавий самодовольно усмехнулся:

– Знаешь, Квинт Лутаций, я раскрыл секрет успеха. Он в том, чтобы поступать по своему усмотрению.

Луций Цезарь поспешил за братом прочь из таблиния Октавия.

– Завтра заседает сенат! – крикнул тот им вслед. – Предлагаю вам присутствовать.

В Риме, в отличие от Иерусалима или Антиохии, не терпели пророков и прорицателей; жрецы совершали ауспиции в сугубо римском духе – отлично зная, что им не дано предвидеть ход будущих событий, и просто строго следуя неизменному ритуалу.

Но был, впрочем, и в Риме свой пророк – патриций из рода Корнелиев по имени Публий Корнелий Куллеол. Никто уже не помнил, чему он был обязан своим неблагозвучным прозвищем, ибо он был древним старцем, как всем казалось, с начала времен. Он влачил полунищенское существование, пробавляясь подачками от своих родичей Сципионов, и обычно сидел на Форуме, наверху короткой лестницы маленького круглого храма Венеры Клоакины, который оказался встроенным в более новое здание базилики Эмилия. Не будучи ни Кассандрой, ни религиозным фанатиком, он ограничивался предсказаниями результатов политических событий, не смея предрекать ни конца света, ни пришествия нового, неизмеримо более могущественного божества. Зато он предсказал Югуртинскую войну, Сатурнина, Союзническую войну и войну на Востоке, против Митридата, – последняя, предостерегал он, затянется на целое поколение. Благодаря этим успехам он пользовался большим уважением, несмотря на его смехотворный когномен, означавший «маленькая мошонка».

На заре того утра, когда братья Цезари вернулись в Рим, сенат собрался в первый раз после бойни в Октавиев день; этого заседания сенаторы боялись сильнее, чем любого другого на их памяти. До сих пор худшими злодеяниями, совершенными именем Рима, становились дела отдельных лиц или толпы на Форуме; резню же в Октавиев день могли заклеймить как преступление сената.

Сидевший на верхней ступеньке храма Венеры Клоакины Публий Корнелий Куллеол был настолько привычной фигурой, что никто из отцов-сенаторов не обратил на него особого внимания, хотя он всех их видел и радостно потирал ручонки. Если он сделает то, за что ему уже щедро заплатил Гней Октавий Рузон, то в случае успеха больше не должен будет сидеть на этих жестких ступеньках и сможет наконец оставить свое пророческое ремесло.

Сенаторы толпились в портике курии Гостилия, разбившись на кучки, но обсуждая одно и то же – Октавиев день – и громко удивляясь, как такое дело можно решить на заседании. Тут раздался душераздирающий визг, и все поневоле обернулись на Куллеола, вставшего на один большой палец ноги, выгнувшего спину, растопырившего руки, скрючившего пальцы и пускавшего обильную пену. Куллеол не имел привычки пророчествовать в трансе, поэтому все решили, что у него случился припадок. Сенаторы и завсегдатаи Форума глазели на него в остолбенении, но некоторые бросились ему на помощь и попытались уложить его на землю. Он не глядя отбивался, царапаясь, кусаясь и все шире разевая рот. Наконец он снова издал крик, в котором в этот раз можно было разобрать слова.