Колин Маккалоу - Битва за Рим

В этот первый день Цинна вознамерился поставить на обсуждение два закона: о распределении новых граждан по трибам и о помиловании и призвании обратно в Рим девятнадцати беглецов. Собственность всех их, от Гая Мария до последнего всадника, осталась в неприкосновенности: в последние дни своего консульства Сулла не предпринял попыток ее конфисковать, а новые народные трибуны, обладавшие правом вето в сенате, дали понять, что не пропустят ни одно предложение о конфискации.

Поэтому, когда двадцать тысяч римлян пяти имущих классов сошлись на поросшем травой Марсовом поле, они ждали одного-единственного закона, который желали одобрить, – о призвании в Рим беглецов; распределять новых граждан по трибам им было неинтересно, потому что это уменьшило бы их власть в трибутных комициях, к тому же все знали, что этот закон послужит прелюдией к возвращению трибутным комициям законодательных полномочий. Цинна и его народные трибуны пришли на Марсово поле первыми, чтобы потом, расхаживая в густеющей толпе, отвечать на вопросы и успокаивать тех, у кого оставались сомнения насчет италиков. Самым большим утешением служило, конечно, обещание списать всем долги.

Многочисленные собравшиеся так увлеклись разговорами промеж себя, зевками и ожиданием выступления Цинны, уже поднявшегося вместе со своими ручными народными трибунами на ораторский помост, что не заметили внезапно нахлынувшей людской волны. Все вновь пришедшие были в тогах, молчаливые, похожие на римлян третьего и четвертого классов.

Гней Октавий Рузон не зря служил у Помпея Страбона старшим легатом; его средство против напастей, обрушившихся на Рим, было отлично организовано и тщательно проинструктировано. Тысяча нанятых им (на деньги Помпея Страбона и Антония Оратора) армейских ветеранов окружила толпу, после чего сбросила тоги и предстала во всеоружии, прежде чем кто-либо из безоружных понял, что попал в ловушку. Сначала раздался пронзительный свист, а потом наймиты врезались в толпу со всех сторон, деловито орудуя мечами. Сотни, тысячи были изрублены, еще больше было затоптано самими паникующими избирателями. Теснимая кольцом убийц, толпа не понимала, где искать спасения, и долго не покидала поле, где мерно взлетали и опускались окровавленные мечи.

Цинна и шестеро его трибунов не попали в ловушку, в отличие от своих слушателей, и, спрыгнув с платформы, разбежались. Из числа тех, кто был внизу, посчастливилось остаться в живых двум третям. Когда Октавий явился полюбоваться на содеянное по его плану, несколько тысяч римлян центуриатных комиций из высших классов лежали на Марсовом поле мертвые. Октавий был зол, ведь он хотел, чтобы первыми пали Цинна и его плебейские трибуны; но даже у людей, продающихся за деньги, чтобы убивать беззащитных, существовал свой кодекс, из которого следовало, что убивать действующих магистратов – неоправданный риск.

Квинт Лутаций Катул Цезарь и его брат Луций Юлий Цезарь, находившиеся в Ланувии, узнали о бойне, прозванной всем Римом Октавиевым днем, через считаные часы после того, как она разразилась. Они помчались в Рим и предстали перед Октавием.

– Как ты мог? – с рыданием вопрошал Луций Цезарь.

– Ужасно! Отвратительно! – вторил брату Катул Цезарь.

– Избавьте меня от этой ханжеской трескотни! – презрительно молвил Гней Октавий. – Вы сами согласились, что это необходимо, и дали свое молчаливое согласие на том условии, что останетесь в стороне. Так что бросьте ваши завывания! Я сделал то, чего вы желали, – усмирил центурии. Выжившие не проголосуют за законы Цинны, чем бы он теперь их ни соблазнял.

Потрясенный до глубины души, Катул Цезарь смотрел на Октавия во все глаза:

– Никогда в жизни я не потворствовал насилию как методу политической борьбы, Гней Октавий! Я не давал на это своего согласия, ни молча, ни вслух. Если ты так истолковал мои слова или слова моего брата, то совершил ошибку. Насилие дурно само по себе, но это! Настоящая резня! Категорически недопустимая и достойная одного – проклятия!

– Мой брат прав, – сказал Луций Цезарь, утирая слезы. – Теперь на нас клеймо, Гней Октавий. Самые убежденные из консерваторов оказались ничем не лучше Сатурнина и Сульпиция.

Видя, что никакие его речи не убедят этого последователя Помпея Страбона в том, что он совершил ужасную ошибку, Катул Цезарь попытался до некоторой степени вернуть свое dignitas .

– Как я слышал, на протяжении двух дней Марсово поле представляет собой поле ужаса, старший консул. Родственники пытаются опознать тела и забрать их, чтобы похоронить, но твои подручные зарывают трупы, прежде чем родственники успевают их увидеть, в широком рву, среди грядок лука и салата рядом с Прямой улицей – какой ужас! Из-за тебя мы стали хуже варваров, потому что мы не настолько глупы, как варвары! Теперь мне жизнь не мила.