Колин Маккалоу - Битва за Рим

– Почему ты не хочешь ехать со мной, отец? Таррачина гораздо безопаснее.

– У меня нет сил для такой дальней поездки верхом, Марий-младший. Я сяду здесь на корабль и доверюсь ветрам. – Он слегка прикоснулся губами к щеке сына. – Забери золото, оставь мне серебро.

– Пополам, отец, или я ничего не возьму.

Марий вздохнул:

– Гай Марий-младший, почему ты не сказал мне, что убил консула Катона? Почему отпирался?

Сын удивленно вытаращил глаза:

– Ты задаешь мне этот вопрос? В такой момент? Это так важно?

– Для меня – да. Фортуна отвернулась от меня, и, может статься, мы больше не свидимся. Почему ты мне солгал?

Марий-младший страдальчески улыбнулся и стал вылитая мать.

– О, отец! Никогда не знаешь, о чем ты спросишь! Все очень просто: все мы стараемся говорить тебе то, что, как мы думаем, ты хочешь услышать. Такова расплата за славу великого человека! Я счел разумным отпереться на тот случай, если бы ты был тогда склонен требовать справедливости. В таком настроении ты бы не хотел услышать мое признание, ведь у тебя не осталось бы выбора, пришлось бы меня выдать. Прости, если я угадал неверно. Ты же совсем мне не помог тогда, ты закрылся плотнее, чем улитка, в сухую погоду.

– Я думал, ты ведешь себя как избалованный мальчишка!

– О, отец! – Марий-младший со слезами на глазах покачал головой. – Сын великого человека не может быть избалованным. Подумай, каково мне приходилось! Ты возвышаешься над миром, как титан, а мы, все остальные, копошимся у тебя под ногами, угадывая твои желания, стараясь тебе угодить. Никто из твоего окружения тебе неровня, ни умом, ни способностями, включая меня, твоего сына.

– Тогда поцелуй меня напоследок и ступай. – В этот раз объятия вышли сердечными; Марий и не знал, что ему так дорог Марий-младший. – Кстати, ты был совершенно прав.

– Прав в чем?

– Что убил консула Катона.

Марий-младший с досадой махнул рукой:

– Это я знаю! Что ж, встретимся на Энарии в декабрьские иды.

– Гай Марий! Гай Марий! – позвал нетерпеливый голос.

Марий повернулся на зов.

– Если ты готов, мы уже можем отчаливать, – сказал Публий Мурций так же нетерпеливо.

Марий вздохнул. Инстинкт, а он ему доверял, подсказывал, что плавание будет гибельным: моряк, сначала показавшийся ему бывалым, теперь выглядел не лихим пиратом, а снулой рыбиной.

Его корабль, впрочем, был довольно надежным, крепко сколоченным, хорошо держался на воде, хотя совершенно нельзя было предвидеть, как он поведет себя в открытом море, между Сицилией и Африкой, если все сложится худо и им придется плыть еще дальше. Главным изъяном этого корабля был, без сомнения, его капитан, Мурций, который только и делал, что сетовал. Но, несмотря на его сетования, они еще до полуночи благополучно миновали илистые наносы и песчаные отмели в опасной гавани и поймали стойкий северо-восточный бриз, погнавший их вдоль побережья. Скрипя и опасно накреняясь – Мурций не заложил в пустой трюм достаточно балласта, – корабль заскользил в паре миль от берега. Команда, впрочем, подобралась веселая, сидеть на немногочисленных веслах никому не приходилось, два тяжелых рулевых весла свободно висели за кормой.

А потом, уже на заре, ветер резко поменял направление и задул с опасной силой уже с юго-запада.

– Видал? – брюзгливо обратился Мурций к пассажиру. – Эдак нас загонит обратно в Остию.

– Золотишко подсказывает, что этого не произойдет, Публий Мурций. Еще оно нашептывает, что ты преотлично дойдешь до Энарии.

Вместо ответа Мурций подозрительно поморщился, но сопротивляться блеску золота у него не нашлось сил, и, лишь только повис большой квадратный парус, моряки, внезапно погрустневшие в подражание своему капитану, налегли на весла.

Секст Луцилий, двоюродный брат Помпея Страбона, надеялся на избрание в наступающем году народным трибуном. Будучи консерватором, как того требовали семейные традиции, он с радостью предвкушал, как станет накладывать вето на законы, которые будут предлагать радикалы, чье избрание тоже не вызывало сомнения. Но когда Сулла вступил в Рим, Секст Луцилий оказался одним из многих, принявшихся гадать, как это повлияет на его собственные планы. Не сказать чтобы он возражал против действий Суллы; на его взгляд, Марий и Сульпиций заслуживали, чтобы их удавили в подземной камере Туллиана или, что даже лучше, сбросили с Тарпейской скалы. Вот было бы зрелище, если бы грузное тело Гая Мария упало на острые камни внизу! Старый mentula вызывал либо любовь, либо ненависть, и Секст Луцилий его ненавидел. Если бы его принудили объяснить за что, он бы ответил, что не будь Гая Мария, не появился бы Сатурнин и обошлось бы без недавних преступных деяний Сульпиция.