Наоми Френкель - Дети

– Через рынок! – приказывает дед кучеру. – Едем через рынок!

Кучер не подчиняется. Агата тычет его в спину.

– Кто этот гой?

– Он не гой, уважаемый господин, его зовут Гузман.

– Говори тише, Агата.

– Нет в этом необходимости, уважаемый господин, он и так ничего не слышит, он абсолютно глухой.

– Ты наняла этого Гузмана вместо Руди?

– Он одолжен мной.

– Что значит, одолжен? У кого ты его одолжила?

– У барона, нашего соседа. Эта собачья морда, Руди, оставил меня, и некому заниматься на усадьбе животными, и невозможно найти человека, который бы этим занялся. Люди совсем спятили, и не хотят работать у евреев. Боятся, уважаемый господин таких, как эта собачья морда, Руди. Пошла я к нашему соседу, барону и сказала:

– Барон, сказала я ему, барон, если у вас осталась хоть капля христианской души, пожалуйста, помогите нам. Были у нас хорошие дни, я пекла вам баранки, готовила вам вкусные блюда, приносила вам из погреба бутылки превосходных вин, вы пили с моим господином стакан за стаканом за соседство и дружбу, не изменяй нам в плохие дни, помоги. И барон, уважаемый господин, помог, послал мне Гузмана.

Карета движется вдоль древней стены. Огромные плакаты с физиономией Гитлера покрывают ее. Стена кричит огромными буквами: Хайль! Карета проезжает между двумя серыми башнями, над которыми развеваются красные флаги со свастиками. Полотнища хлопают, словно возвещают о приезде деда рыцарям в стальных доспехах и с мечами, находящимся за толстыми стенами башен. Откуда-то доносится звучание труб и дробь барабанов.

– И так целый день, – роняет Агата, – трубят и стучат, и дергают нервы.

Батальон штурмовиков вернулся с маневров. Нацисты расселись вокруг старого колодца посреди рынка, под сенью трех оголенных от старости деревьев.

– Сегодня ветреный день, – говорит дед самому себе.

Взгляд его убегает к старому, полуразвалившемуся зданию муниципалитета. С двух сторон у входа стоят, как бы на страже, две скульптуры небесных ангелов, и в их руках вырезанные навечно на каменных листах принципы морали:

Каменные ангелы протягивают ладони к двум большим флагам, висящим на воротах по обе стороны двустишия. Гузман поворачивает голову к Агате, и кивает. Это означает, что он спрашивает, надо ли остановиться здесь. Агата отрицательно качает головой. Вотан ковыляет дальше. У входа в бакалейный магазин стоит его хозяин господин Пумпель с трубкой в зубах, и облик его говорит, как всегда: «Здесь филиал Создателя, и если я и не сотворил небо и землю, этот город, несомненно, создал я». В витрине, между клубками ниток, иголками и нижним бельем, большой портрет Адольфа Гитлера. Дед снимает шапку, приветствуя друга, господин Пумпель не отвечает. Внимательно и сердечно следит он за бойцами СА, расположившимся привалом на рынке. Агата снова ударяет кучера в спину и поднимают руку, что означает, гони скорее ковыляющего Вотана. Перед ними опускается шлагбаум. Приближается «Луизхен». Уже слышны пыхтение и постукивания. Дважды в день пересекает город «Зеленая Луизхен», так ласково называют жители города свой поезд из-за зеленого цвета и тяжких старческих его движений. Шлагбаум закрыт, с двух сторон от пути замерли в ожидании телеги и кареты. Рядом с каретой деда телега с решетками, за которыми тесниться скот, приготовленный на бойню, наполняющий воздух мычанием.

– Эта скотина, – сердится дед, – ревет, как скотина.

– Верно, – соглашается Агата.

Многие годы прерывает «Луизхен» своими свистками разговоры и размышления жителей городка. Сегодня свистки поезда смешиваются со звуками трубы на рынке. Труба возвещает людям СА об окончании привала.

– Еще немного, и будем на усадьбе, уважаемый господин, – Агата прикасается к руке деда.

Вечная лужа грязи и навоза во дворе усадьбы затянута льдом. Деревья покрыты снегом. Поломанная телега под одним из деревьев. Гора рухляди. Воздух пахнет влажным снегом. Малорослый, но широкий в тазу кучер Гузман подгоняет Вотана, голова которого опущена.

– Да, уважаемый господин, состарился он, мышцы ослабели. Больше ест, чем работает. Потому, кстати я продала гусей и свиней.

Клетки, в которых дед откармливал гусей, пусты. Ветер стучит в их поломанные дверцы.

– Уважаемый господин, нечего огорчаться из-за гусей и свиней. В конце концов, они всего лишь гуси и свиньи. Но всех кур и козу я оставила. Это хорошие животные. Кучер вместе с ковыляющим Вотаном исчез в конюшне. Коза горько блеет.