Наоми Френкель - Дети

Филипп не отходит от могилы, но взгляд его неотрывно следит за Эдит. Многие годы этот взгляд сопровождает ее. Всю жизнь глаза его будут следовать за ней. Эдит и Гейнц исчезли. «Я остаюсь здесь, – думает он, следя за множеством спин, – не поеду строить себе дом. Отныне я, доктор Ласкер, выбран членом еврейского представительства Германии перед властями. Останусь здесь, между могилами. Уеду отсюда с последним евреем», – и опускает голову.

Белла стоит близко к могиле госпожи Леви. Перенесли с усадьбы сюда, на фамильное кладбище семьи Леви надгробье из белого мрамора и успели водрузить ее над новой могилой. Перед Беллой сверкает надпись черными буквами: «Марта Леви». Черные глаза Беллы подстать черной надписи. Руки ее в карманах куртки держат два письма. От доктора Блума, который благополучно прибыл в страну Израиля, и от его сына, который так же благополучно прибыл в Варшаву, изучать там у раввина законы Израиля. Из Варшавы он поедет в Копенгаген – учить ядерную физику. «В то время, когда я буду на пути из Варшавы в Копенгаген, ты, может быть, будешь по дороге из Берлина в страну Израиля. И, может, где-то по дороге встретимся...» Ни в каком месте она его не встретит. Она не покинет Берлин. Движение выбрало ее быть ответственной за репатриацию товарищей в Израиль. Движение решило вывезти всех членов Движения, старших и младших. «Я уеду с последним из товарищей».

Люди еще окружают могилу и кладут цветы. Филипп возвышается над их черными шапками, и взгляд его встречается с глазами Беллы.

Александр стоит у могилы своего друга Артура. Он прибыл из Лондона, чтобы проводить в последний путь деда. Он абсолютно один у могилы Артура, и в мыслях успокаивает покойного друга: «Дети уезжают отсюда, я все устроил для Бумбы и Иоанны».

Парень возникает перед ним, сбивая его с мысли. Снимает шапку, кланяется и говорит:

– Разрешите, господин Розенбаум, использовать необычную возможность и поблагодарить вас от всего сердца.

Проходит несколько мгновений, пока Александру становится ясно, кто к нему обращается. Это куплетист Аполлон, который сидел в тюрьме и теперь освобожден. Отрастил бороду. Так глаза его возбуждены, чувствуется, что бороду он отрастил, чтобы скрыть лицо. Александр узнал его с трудом.

– Поблагодарить? Меня?

– Вы сделали все для моего освобождения. Спасли мою жизнь. Я хотел отблагодарить вас в письме, но не решаюсь писать письма. За каждым моим шагом неотрывно следят.

– За какими шагами? Что вы собираетесь делать?

– Я готовлюсь уехать отсюда. Через неделю я эмигрирую в Южную Америку. И все благодаря вам.

– Вы не должны меня благодарить, – хмурится Александр, – все усилия вас освободить ничем не кончились. Вы не знаете, кто спас вашу жизнь?

– Вы, господин Розенбаум.

– Шпац из Нюрнберга спас вам жизнь. Он продал свои рисунки нацистскому поэту ценой вашего освобождения.

– Не знал этого, господин Розенбаум. Клянусь, не знал. Я думал, что и он стал нацистом. Я видел его подпись...

– Езжайте к нему. Продемонстрируйте ему свою дружбу. Заверьте его, что не забудете того, что он сделал для вас. Подайте ему руку перед тем, как покинете эти места навсегда.

Черная толпа поглотила куплетиста, и Александр вздохнул глубоко, глядя ему вслед. Уже собираясь уходить, он натыкается взглядом на букетик подснежников, который кто-то возложил на могилу госпожи Леви, но масса других цветов сбросила букетик с надгробья. Александр поднимает букетик и кладет его на могилу своего друга Артура.

Отделенные от Александра небольшим числом людей, идут вместе старый садовник и Саул. Это случайно, но Саул долго и внимательно следил за садовником. Старая кепка и серый шарф на шее делают его похожим на Отто, и это притягивает Саула к нему, и он спрашивает садовника, как всегда спрашивал Отто:

– Как вы полагаете? Нацистское государство действительно будет существовать тысячу лет?

– Тысячелетнее государство, мальчик... Нет. Я так не полагаю. Но даже если оно будет существовать даже один год, это будет год тьмы. Поколение тьмы восстало на нас. Если оно протянет даже один год, рухнет в преисподнюю все, что было накоплено за тысячу лет. Поколения, которые придут после этого поколения тьмы, должны будут все начать сначала, мальчик. Те, кто верит в великие и высокие идеи, должны подвести душевный счет их вере. После всего, что здесь случилось, нельзя успокаиваться.

Голос старого садовника тяжел, как голос Отто, возносящийся над могилами. Со дня, как провозгласили Гитлера главой правительства, не слышно было ни единого голоса в стране, призывающего к восстанию. Только Отто стоял в своем киоске, и только Саул слышал его голос: