Наоми Френкель - Дикий цветок

Руки Сгулы откинулись в стороны, пальцы погрузились в песок, и она забыла, где находится. Она не лежит под тяжелым телом Рами, и Рами слышит ее слова и не слышит их. Он хочет потянуть ее к себе, и она защищается взволнованными словами: «В кухне у мамы в песочных часах текли песчинки, и мама провозглашала, что яйца всмятку готовы. Маленький отец в инвалидной коляске смотрел на песочные часы, и говорил, что так течет жизнь, пока смерть не готова. Рассердился большой отец на маленького и сказал, чтобы тот не упоминал о смерти при маленькой девочке. Сидела я в тендере и знала, что старшина лгал, и отец мертв. Смерть сошла хранить мою девственность, а заря окрасила алым цветом пустую горную вершину. Сидела я в тендере и плакала об отце. И тут явился ты, сильнее смерти, и мы помчались в пустыню».

Потряхивала Сгула головой между ладонями Рами, и кудри ее реяли в его тяжком от волнения дыхании. Рами накрыл ладонью ей на рот, чтобы прекратить шепот, который сдерживал его и раздражал. Она укусила его руку и продолжала говорить, борясь с ним словами:

«Маленький отец в инвалидной коляске тяжело дышит напротив буйвола по имени Амалек, одного на всю Метулу, которого привели в коровник отца, что он покрыл молодую корову. Амалек с честью сделал свое дело, и маленький отец, облизав сухие свои губы, сказал, что злодей Амман вышел из семени Амалека, и инструмент между его ног зол и преступен, нет у него ни сердца, ни совести, но это именно то, что в нем прекрасно. И тогда большой отец рассердился на маленького отца, и сказал, чтобы он не выражался грубо в присутствии такой маленькой девочки, как я».

Руки Сгулы, перебиравшие песок, замерли, а руки Рами двигались по девичьему телу. Рами пытался ее успокоить, но Оула снова не сдавалась его рукам и только говорила:

«Вернулась я домой, и отец обнимает меня, и спрашивает об ухажере, но у меня его нет. Отец говорит, что все парни глупы, любят уродливых и глупых, а не красивых и умных. Руки его подобны тонкой стеклянной клетке, сквозь которую виден прекрасный, чудный мир, и я радовалась, что все парни глупы, и что нет у меня ухажера, и что я уродлива, и ни один солдат в меня не влюбится. Ты разбил мои стеклянные стены!»

Руки Рами оставили ее голову, и она отдалилась от него, но он снова приблизился и накрыл ее своим телом. Рами доказал, что он сильнее смерти, но плач малышки не смог прекратить. Она свернулась на песке и положила руки на живот, пытаясь себя защитить. Рами убрал ее руки с живота, и она осталась скрытой лишь в себе самой. Он поднял верхнюю часть ее тела, распластался на нем, а голову ее опустил в пески, промытые равнодушной пылью лунного света. Под его тяжестью она замолкла, словно тело и душа ее уснули и не чувствовали его, маленькое ее тело исчезло под его большим телом. На миг он тоже ощутил ее исчезновение, и показалось ему, что он совокупляется с пустыней и обнимает пески. Секунда сомнения, и он уже не думал о девице, лежащей под ним в молчании, и проник в нее всей своей силой, что обновилась в страсти, сильнее которой он еще никогда не испытывал. Сгула металась под ним, но это не мешало ему. Он был как бы только с самим собой, счастливым вернувшейся к нему мужской силой, и, как огромная тень, нависал над Сгулой, вдавливая ее в песок. Ей было больно, и она кричала:

«Отец!»

То, что началось безумием, им и завершилось. Сгула била в грудь Рами, и окаменевшее ее тело вновь вернулось к жизни. Он пытался ее успокоить, приблизил к себе ее лицо, гладил голову, ворошил кудри, но она оттолкнула его руки, как змея, выскользнула из-под него и села. Опустила глаза, глядя между своих ног, и отчаяние не сходило с ее лица.

Пустыня это песчаный ковер, сотканный из шорохов, шепотков, голосов и криков, мелодий и безмолвия, света и тени. Все тени сошлись на лице Сгулы. Светлые ее кудри текли в ночном ветре в глубину пустыни, как встревоженные волны. За нею маячило дерево, обожженное солнцем, выточенное луной, побитое ветрами и зноем пустыни, высушившим ее ветви, и все это свалилось на голову девушки.

Сидел Рами перед ее наготой, видя ее обиду и худобу ее тела. И только теперь услышал ее. Она говорила их в то время, когда он овладел ею. Ему стало жаль девушку и он спросил:

«Как ты себя чувствуешь?»

«Разбитой и сломленной».

Она выкрикнула это, вонзив в него взгляд, полный ненависти. Испугался Рами глубины ее отвращения к нему, замер, голый, возле нее. Так и сидели они под луной, в древнем, как мир, пейзаже, готовые к схватке, и белый свет был подобен соляному столбу вокруг ее нагого тела, и Рами смотрел на нее, окаменев, как часть этого соляного столба. Каким-то чужим голосом он сказал: