Барт Муйарт - Братья

Я снова взглянул на гнездо и закрыл глаза.

«Это плохо кончится, это плохо кончится», – думал я. Я услышал, как фургончик отъехал от дома ветеринара. Мне казалось, что он едет от одного моего виска к другому, через мое сердце, которое сейчас выпрыгнет из груди.

– Пора! – шепнули братья.

– Да, – сказал брат и выскочил на дорогу, и в тот же миг заскрипели тормоза. Звук был короткий, но резкий и пронзительный.

Мы сразу поняли, что брат не успеет задать свой вопрос и тем более что-то крикнуть.

Да и пекарь бы все равно его не расслышал. От резкого торможения пекаря сначала бросило вперед, потом назад. И то же самое произошло с хлебом. Буханки посыпались вперед, потом назад, торты с пирогами тоже, и все они плавным движением опустились на мостовую.

– Ну вот и… э-э-э… кончилось, – сказал брат.

– Да, вот и кончилось, – сказали другие братья.

И мы поняли, что даже у самых лучших засад есть свои минусы, а потом я рассказал братьям про старое гнездо в кусте.

Поскольку мы всемером сидели на одном и том же месте, прохожие спрашивали, что мы тут делаем. Мы отвечали, что скучаем. Это был хороший ответ. Услышав его, прохожие шли дальше. И правильно делали.

Когда очередной прохожий приветливо нам улыбнулся и даже подмигнул, мой брат подождал минутку и спросил, понимаем ли мы, в чем наша проблема.

– Вот подумайте, к каким-нибудь злодеям тоже все подходят поговорить? – спросил он, обводя нас по очереди взглядом. – Станет ли кто-нибудь приставать к злодею, чтобы спросить, что он делает и что задумал, да при этом еще подмигивать?

– Нет, – ответили мы разом. – Злодеям никто не мешает жить.

И все сразу же стало ясно. Мы пай-мальчики. У нас доброе имя. О нас все всё знают. Кто нас стрижет. И что мы носим шорты, которые раньше были брюками. Все знают, что у моего брата на икре родимое пятно, и всем известно, что у другого брата на спине есть шрамик – давно, уже много лет. И даже многие этот шрамик видели. У нас нет никаких тайн.

– Этому надо положить конец, – сказал тот из моих братьев, про которого все знали, что он однажды пытался жонглировать шваброй и половой щеткой и это закончилось не слишком удачно. И что зашивание дыры в его голове тоже прошло не слишком удачно, потому что он визжал, как поросенок. Это должно было остаться семейной тайной, но ведь на чужой роток бельевую прищепку не нацепишь, поэтому историю про поросенка люди пересказывали друг другу годами, пока ее не узнали все-все-все, а также их дети и будущие внуки.

– Хватит, с этим пора кончать, – сказали мы, словно собрались с этого момента стать очень крутыми – и в делах, и в словах.

– Да, пора с этим кончать, – сказал тот мой брат, который всегда только открывал рот, когда надо петь хором, и про это знала вся церковь. – Мы станем… э-э-э… беспощадными!

– Беспощадными? – переспросил я.

– Именно, – сказал брат. – Люди сразу заметят разницу. Они думают, что всё про нас знают, а мы вот возьмем и начнем вести себя по-новому. И тогда они побоятся спрашивать, что это мы тут делаем, и подмигивать!

Он встал, посмотрел на нас сверху вниз и поднял палец, показывая, что мы должны его выслушать.

Но все братья, включая меня, будто сговорились и принялись ворчать и бурчать, то есть вести себя по-новому. Вот еще, не будем мы его слушать, что он там о себе думает, а ну-ка пускай садится!

– Сядь, – сказал тот брат, который умел заталкивать ушные раковины себе в уши, и все часто его об этом просили. – И закрой свою пасть.

Он состроил кислую физиономию, сощурился и притворился, будто в упор не видит стоящего брата. Потом он спросил у нас: что мы думаем о детях, маленьких детях, прямо самых маленьких? Не надо ли их закапывать в землю, чтобы лучше росли? Или, наоборот, почаще спускать с лестницы? Или, скажете, молочка для них поискать? А то еще и хлебушком накормить, чтобы окрепли?

– Заткни свой фонтан, – вдруг сказал стоящий брат. – А моего кулака не хочешь? Сейчас как поддам, так и полетишь в чертополох!

Так мы ворчали и бурчали, и нам казалось, что у нас хорошо получается. Выяснилось, что, когда мы смотрим исподлобья и время от времени отвешиваем друг другу оплеухи, мы выглядим просто отвратительно.

Пробил церковный колокол – было время обеда, но мы и не думали идти домой. Сидели за чертополохом, пока мама нас не позвала.

А когда она нас позвала, мы только пригнулись пониже. Плевать мы хотели на этот обед, сказали мы и отвесили друг другу еще по оплеухе – шлеп, – пускай мама сама ест свою дурацкую еду – шлеп, шлеп. Мы старались не хихикать, потому что злодеи не хихикают, хотя сдерживаться было трудно.