Марк Гроссман - Тайна Великих Братьев

…Проходят сутки и ещё одна ночь.

Утренняя заря встаёт над Сказом, сияя начищенной медью.

Митрич сидит у окошка, поглядывает на улицу. А то зажмёт бородёнку в горсть, начнёт ходить по маленькой горенке: три шага — в один край, три шага — в другой.

Но вот старик остановился, короткая улыбка осветила его лицо, и он спешит в сени.

В дверь вежливо стучит самый маленький из Великих Братьев.

Впустив Сашка, Митрич осматривает мальчугана с ног до головы и мелкие короткие морщинки узят глаза старика.

— Да ты, никак, на Северный полюс собрался, Александр Романович?

Сашок недоверчиво смотрит на Митрича: «С чего бы это — по имени-отчеству?» И его черные глаза выражают недоумение.

— Я ж всё — по Приказу, Кузьма Митрич…

— И Приказ с умом выполнять надо, Александр Романович, — смеётся тот. — Ну, давай, разберём, что ты принёс?

Митрич развязывает мешок Сашка, достаёт из него всякую всячину, осматривает припас, раскладывает его по разным углам стола.

— Топор и лопата без ручки. Это — гоже. Черенок мы сами в лесу срубим. Так. Дальше…

Старик выуживает из мешка тяжёлое семейное зеркало и смеётся:

— Причесаться мы и без него сумеем, Сашок. В сторонку его. И рубанок нам ни к чему, и плоскогубцы.

Потом он кладёт к топору и лопате принесенные Сашком клещи, пилу, молоток, разные гвозди, шпагат, складной металлический метр, кухонный нож, вилки, ложки, алюминиевую посуду.

— Всё?

Сашок косится на старика и смущенно качает головой:

— Не всё, Кузьма Митрич…

Великий Брат лезет в карман и что-то долго нащупывает там.

— Давай, давай! — подбадривает Митрич. — Если лишнее, так оставим — и делу конец.

Сашок вытягивает из кармана узелок, развязывает его. На тряпице — мотки белых и черных ниток, иголки, ножницы, шило, пуговицы.

— Очень хорошо! — радуется Митрич. — Это нам сгодится. Ну, теперь всё?

Сашок вздыхает.

Старик добродушно пожимает плечами:

— Ну, тащи, что у тебя ещё?

Сашок нерешительно выходит в сени и возвращается оттуда с садком. В маленькой клетке, сплетённой из прутиков, сидят два голубя.

— Если не надо, — ещё в дверях бормочет Сашок, — так я их сразу — Воронка и Чубатого — и выпущу.

— Надо, — говорит Митрич. — Очень даже надо, Александр Романыч!

Сашок обрадованно вскидывает глаза на Великого Брата.

Гремя, как старьевщик, какими-то жестянками вбегает в горенку запыхавшийся Лёшка Балашов.

Не теряя слов, он прислоняет к столу ружьё, высыпает на пол содержимое своего мешка и отходит в сторонку.

На полу, блестя натёртыми боками, лежат алюминиевая кастрюлька, чайник, армейский котелок. Тут же — пятнадцать коробков со спичками, две стеариновые свечки, здоровенный кусок хозяйственного мыла.

— Молодец, Лёша, — хвалит Митрич. — Умно к походу изготовился.

В это время он замечает на полу какой-то несуразный узелок.

— А это что?

— Кости.

— Кости?!

— Для Стрелки, — поясняет Лёшка. — Я её к калитке привязал.

В сенях слышится неясный шум? Ванька Косой сначала вталкивает в горенку Губкина, а потом, что-то бормоча, появляется сам.

— Вот, — говорит он, кивая на Мишку, — его мать отпустила, а он идти не хочет.

— Это почему же? — спрашивает Митрич.

Мишка исподлобья осматривает всех и хмуро говорит:

— У меня лёгкие застуженные. Тиф у меня.

— Балаболка ты, вот и вся твоя болезнь! — мрачно усмехается Ванька Косой. — Я тебя сколько лет знаю — никакого тифа у тебя нет и никаких лёгких!

— За чужой щекой зуб не болит! — бурчит Мишка. — Раз пришёл, значит со всеми и пойду. Не цепляйся.

— Как же не цепляться? — удивляется Ванька Косой. — Ты же пустой пришёл, как выпростанное ведро. Что мы с тобой делать будем в походе-то?

— А я и не навязываюсь! — огрызается Мишка и делает вид, будто собирается уходить.

— Погоди, — удерживает его Митрич. — Придумаем что-нибудь.

Ванька Косой развязывает свой мешок, быстро достаёт из него всякое имущество.

— Это — ведёрко цинковое. Воду черпать и чай варить можно. Мишка его потащит. Очень от тифа помогает.

Губкин что-то обиженно шепчет себе под нос.

— Ты чего вякаешь?

— Мы по Клятве все — равные. А он смеётся, Митрич…

— Вот и потащишь ведро, как равный, — охотно соглашается Ванька.

— Ну, а теперь глядите, что я припас, — говорит Митрич, и на его привядшем лице появляется выражение плохо запрятанного мальчишеского торжества.