Марк Гроссман - Веселое горе — любовь.

Марку Соломоновичу Гроссману в 1967 году исполняется пятьдесят лет. Из них 35 лет отдано литературе.

Писатель прошел большой жизненный путь. За его спиной участие в Великой Отечественной войне, многие годы, прожитые за полярным кругом, в Средней Азии, в горах Урала и Кавказа.

Перед его глазами прошли многие человеческие судьбы; они и легли в основу таких книг, как «Птица-радость», «Сердце турмана», «Живи влюблен» и др. (а их более двадцати, изданных общим тиражом почти в миллион экземпляров у нас и за границей).

Сборник «Веселое горе — любовь» — это книга о любви и верности. О любви к Родине и женщине-матери, к любимой, родной природе, цветам и птицам — ко всему, чем живет человек нашего общества.

— Я умру от скуки и злости, Нил. Но раньше я тоже попорчу тебе кровь, если в таком чурбане, как ты, есть хоть немного крови. Так как же?

Девушка поправила обветренными пальцами волосы. Тонкие и золотистые, они просачивались, шелестя, между ладонями, и ветер то лепил их к ее груди, то отбрасывал далеко за плечи.

В черных глазах ее странно сплелись нежность, просьба и раздражение.

— Так как же?.. — повторила она.

— Яне люблю тебя, — сказал мужчина, сильно затягиваясь папиросой. — У каждой бабы должна быть своя гордость.

— Гордость? — Девушка усмехнулась, и ее пальцы внезапно сжались в кулаки. — У тебя просто нет сердца, вот как у этого льда. Но что же мне делать?..

Мужчина помял в пальцах русую курчавую бородку и ответил с прежним грубоватым добродушием:

— Плюнь. Ну какой я тебе муж?

Ему даже стало смешно от мысли, что они могут называться мужем и женой, и он негромко рассмеялся, но почти тотчас же задохнулся от ветра и дыма папиросы.

Он и в самом деле сильно отличался от этой стройной вспыльчивой девушки, говорившей резко и отрывисто. Мужчина был высокого роста, широкоплеч, и его голубые глаза из-под лохматых бровей смотрели невозмутимо.

— Я думаю, тебе лучше всего вернуться. Тундра и Большой перевал — не для девчонки.

С излишним вниманием рассматривая папиросу, он проворчал себе под нос:

— Зачем бродяге жена? И главное — как без любви?

— Ну, ладно, — сказала девушка, помолчав, — поцелуй меня на прощанье, дурак.

Он взял ее за голову, поцеловал в тонкие сухие губы и тихо подтолкнул в спину:

— Скорый уходит в семь двадцать. Если каюр не пожалеет оленей, ты успеешь к поезду. Прощай.

«У меня нет другого выхода. Но все-таки можно не так грубо...» — запоздало подумал он. И сказал, краснея:

— Нет, Том, ты не думай, я все понимаю. Человек без чувства — какой же человек? Вот кто-то у Горького говорит: «Живи влюблен, лучше этого ничего не придумано!». Но если нет любви, зачем же мучить и других, и себя? Не сердись, пожалуйста...

Нил повернулся и, не оглядываясь, пошел к машине.

Запахнувшись в полушубок, он залез в кабину, и вездеход, раскидывая слежавшийся снег, понесся на север — к Вайда-губе.

Девушка осталась на берегу океана. Низкие густые тучи шли над скалами, ворочаясь и чернея с каждым мгновением; серо-зеленая вода, дымясь, наплескивалась на берег, разбивалась о гранитные глыбы и, скатившись с них, пенясь и шипя, снова уходила в море.

Девушка смотрела на волны застывшими невидящими глазами. Потом перевела взгляд на берег — на траншеи и бастионы из камня, на ржавые и перепутанные, как водоросли, сплетения колючей проволоки. И можно поручиться: она не увидела ничего.

За ее спиной стояли олени. Две упряжки были почти не заметны в сумраке уходившего дня.

Прошло еще несколько минут. Тогда с ближних нарт поднялся человек в оленьей ма́лице, подошел к девушке и тихо потрогал ее за плечо.

— Да, мы поедем сейчас, — сказала она, продолжая незряче глядеть на воду и камни побережья.

Каюр потоптался в нерешительности и, видя, что девушка не двигается с места, закурил.

— Послушай старого человека, — заговорил он, неглубоко затягиваясь из трубки. — Забудь его — тогда он вспомнит о тебе. Так тоже случается в жизни.

Девушка не ответила сразу. Растерянная улыбка на мгновение скользнула по ее губам, потом лицо снова застыло.