Марк Гроссман - Тайна Великих Братьев

Рассмеялся Митрич:

— Я и без палочки как-нибудь попрыгаю, ребята!

А Мишка поглядел грустно на фляжку и вздохнул:

— Такая красивая была, просто завидки брали!

Взял Митрич фляжку, вытащил пробку, воды из чайника по самое горлышко налил, забил туго пробку и в снег фляжку бросил:

— Пускай, полежит, помёрзнет, кривобокая!

Вздохнул снова Мишка:

«Неужто такое добро насовсем Митрич выкинул?».

Вскоре забурлила вода в чайнике, налили ребята кипятку в кружки, отогрелись. Потом мяса и хлеба поели. Сразу стали легче заплечные мешки.

— А ну, Миша, — говорит Митрич, — поищи-ка фляжку, а то домой собираться надо.

Поднял Мишка флягу со снега, поднёс к костру. Глянул на боковинку и удивился: гладкая боковинка, ровная.

Смеётся Митрич:

— Это дед Мороз нам её починил, ребята. Лед-то легче воды, больше места занимает. Замёрзла вода и раздула помятую боковинку. А теперь давайте скорее флягу разогревать, а то разворотит её льдом.

Быстро опускается солнце в короткие зимние деньки! Темнеет молчаливый заснеженный лес, сторожкие тени заползают в густые кустарнички, между соснами и ёлками.

Молча и быстро идут по свежему снежку Великие Братья, торопятся попасть дотемна в родную деревню.

И каждый думает о чём-то своём. И так уж, наверное, случайно получилось, что думают сейчас все об одном: о книжке, которую хочет написать Митрич, об интересной каждому человеку книжке.

— Ну, что? — неожиданно спрашивает Митрич Сашка. — Напишем мы теперь книжку, Смолин, или не напишем?

— Напишем! — весело отвечает Сашок. — Не сразу, Кузьма Митрич, а одолеем всё-таки!

Последние дни мая неспешно идут по Уралу.

Весна в этом году — с чего бы? — какая-то задиристая, ершистая: кажется, стоит крепкое вёдро и конца не будет ему, так нет — начнёт полосовать дождь! Беги домой и выкручивай рубаху.

Сидит Митрич в своей избе. Изредка в окно посматривает. Выглянет и улыбнётся: «Не может того быть, чтоб погода испортилась».

И верно: все приметы — к ясному тёплому дню. Ещё вчера иссиня-чёрные навозные жуки летали. А понятно: навозник под дурную погоду не полетит. Утренняя зорька была на редкость золотистой, замечались в ней розовые краски, жёлтые — чистые, прозрачные. Конечно, и серая безветренная зорька — тоже к хорошей погоде, но золотистая — дело верное: тут без ошибки вёдро жди.

А взять другие приметы? Чуть рассветало, дружно загудели в соседних ульях пчёлы. Совсем рано проснулись мухи. Он, Митрич, тогда ещё нарочно в небо поглядел. Так и есть: стрижи и ласточки чуть не у самых облаков воздух стригут, заливаются жаворонки. Редкие кучевые облака, бродившие с утра в синем воздухе, днём закрыли было всё небо, а сейчас, к вечеру, исчезли, испарились, пропали невесть куда. И небо стало, как ласковое озеро, — без ряби, без барашков.

Вот и первая звезда. Сеет она прохладный зеленоватый свет, будто плавится на каком-то странном, неживом огне. И луна, кажется, вся из чистого серебра сделана и тянутся от неё невидимые нити к земле. Всё — к вёдру!

Когда прогоняли стадо по дворам, расспросил Митрич подпаска, как себя скот вёл, что в небе, на земле и на воде мальчонка заметил.

Вот что узнал. Чуть не весь день коровы на земле лежали, а домой пошли спокойно, не мычали. К вёдру!

Свиньи чесались и всё норовили в лужи залезть, побарахтаться в тёплой дождевой водице. И это — к вёдру!

А разве не к доброй погоде старинные приметы: играла в реке рыба; громко жужжали, взлётывая, на вечерней заре жуки; заползал в низинки, хоронился в них не тяжёлый и не холодный приречный туман? Одну ночь и жить ему всего, а утром, только выбьется из-за горы солнышко, побледнеет туман, разобьётся на мелкие ручейки, растечётся в воздухе и — нет его.

К вёдру, к вёдру это!

Митрич задувает яркую лампу и выходит из дому.

Закрыв глаза, может он пройти по родной деревне: каждая улица, каждый дом знакомы с детства.

Вот это — изба Романа Смолина. Сашок уже, вернее всего, спит, а в столярке самого хозяина теплится свет.

— Выйди на минуточку, Роман Ильич, — постучав, говорит Митрич.

Услышав его голос, столяр спешит навстречу ночному гостю.

Побеседовав, они прощаются.

Затворив калитку, Митрич достает из кармана кусочек угля и рисует на воротах Знак Великих Братьев.

Потом направляется к избе Лёшки Балашова.

Вызвав из избы Дарью, Митрич о чем-то шепчется с ней, негромко успокаивает женщину и, проводив ее, снова достает уголёк.