Лев Квин: Озорники [1959 год]

Сережка повесил трубку и с торжеством посмотрел на Диму.

— Здорово я его, а?.. Смотри, смотри, пошел Иван Иванович.

Через окно лестничной клетки виднелась сгорбленная фигура сторожа. Он поднимался на второй этаж, где помещалась учительская.

— Слушай, а может не надо? — вдруг спросил Дима.

У Сережки перекосилось лицо:

— Как не надо? Теперь, когда я уже все сделал… Трус ты, вот кто! Трус, трус…

Услышать от Сережки обвинение в трусости — это уж слишком.

— Ах, я трус? Ну, ладно…

В этот момент в окне промелькнула полная фигура Эмилии Львовны. Учительница немецкого языка спешила к телефону.

Дима выскочил из будки автомата.

— Единицу, единицу мою исправь! — крикнул ему вслед Сережка.

Перебежав через улицу, Дима зашел в подъезд школы. Скользнуть в гулкий полутемный коридор, бесшумно взлететь по лестнице на второй этаж было для него не сложным делом. И вот уже перед ним учительская.

Дима осторожно нажал ручку. Дверь отворилась. Он глубоко вздохнул, словно пловец перед тем, как погрузиться в воду, и прошел в комнату.

Учительская встретила его настороженной тишиной. Журналы, сложенные в стопку, лежали на столе возле окна. Второй «Б», второй «В»… Третий класс, четвертый… Скорей, скорей! Эмилия Львовна может вернуться и тогда… А вот и пятый «А».

Непослушными пальцами Дима стал листать страницу за страницей. Где география? Куда же она подевалась!

Наконец он нашел нужную страницу. Вот его фамилия. Напротив нее жирная двойка. Схватил ручку со стола. А чернила где?.. Ну, теперь…

Пятерка получилась тоненькой и хилой. Но исправлять уже не было времени. Внизу в коридоре, послышались голоса. Дима с молниеносной быстротой превратил Сережкину единицу в четверку, захлопнул журнал и выбежал из учительской.

Кто-то подымался по лестнице, учащенно дыша. Наверное, Эмилия Львовна. Дима тихонько, на цыпочках, отошел в глубь коридора и прижался к стене. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, его удары слышны по всей школе.

Эмилия Львовна, наконец, поднялась на второй этаж. Она подошла к учительской и открыла дверь. Луч света осветил часть темного коридора и снова исчез.

Она ничего не заметила. Ура!..

Через несколько секунд Дима уже был на улице. Сережка поманил его из-за будки телефона-автомата.

— Сюда!.. Ты знаешь, в школу пришел директор, — выдохнул он, когда Дима подошел поближе. — Я так испугался… за тебя… Ну как, сделал? — Его маленькие глазки сузились в щелки.

— Сделал, — с напускной небрежностью ответил Дима.

— И единицу исправил?

— Я же, кажется, сказал…

— Вот это здорово! Дима, ты настоящий герой!

Дима почувствовал прилив бурного веселья. Он принялся подробно рассказывать о своих приключениях в учительской, громко смеясь и жестикулируя, как человек, избежавший опасности и переживший большое нервное напряжение.

— Она, понимаешь, наверх… Я, понимаешь, шмыг… Ну, думаю, все! Но тут, понимаешь…

Сережка шел рядом, согласно кивая головой, и умильно посматривая на Диму своими мышиными глазками. А тот все рассказывал и рассказывал, упиваясь собственной храбростью. Нет, какой он все-таки решительный и смелый. И Сережка замечательный парень — как он этого раньше не замечал! И вообще все кругом так хорошо, так чудесно.

И велосипед… Ха-ха!

Но приподнятое настроение исчезло довольно быстро. Уже на пути домой Дима почувствовал беспокойство. Сначала оно шевелилось где-то глубоко внутри, возбуждая смутное недовольство. Потом впилось этакой тонюсенькой иголочкой, вроде той, с помощью которой зубной врач тянет нерв из больного зуба пациента, и стало сверлить, сверлить…

Во дворе мальчишки играли в футбол. Дима включился в игру, бегал вместе со всеми за мячом, азартно кричал «тама!», хотя до ворот не хватало по крайней мере еще метра три. Он вспотел, устал, но беспокойство не проходило. Оно сверлило по-прежнему, неотрывно, надоедливо, словно комар, жужжащий возле уха.

Года три назад Дима отобрал у маленькой девочки великолепный разноцветный леденец на палочке. Девочка заревела, а Дима побежал за сарай и стал торопливо пожирать добычу. Но по мере того, как исчезал леденец, возникало неприятное ощущение. Это не было чувство страха перед неизбежным наказанием, а что-то совсем другое. Дима чувствовал себя неловко, нехорошо. Руки липкие, противные. Пальцы с трудом отдираются друг от друга. Во рту приторная сладость…

Что-то похожее Дима испытывал и теперь. Почему же? Этого он никак не мог понять. Пятерку себе поставил? Ну так что тут особенного? Ведь географию он знает хорошо. Двойка — просто несчастный случай. Не терять же из-за нее велосипед!