Лев Квин: Озорники [1959 год]

Да мало ли вариантов может родиться в разгоряченной мальчишечьей голове!

Но мог ли Дима предполагать, что самый фантастический вариант ожидает его дома? Едва только он переступил порог квартиры, как из-за прикрытой двери столовой раздался мамин голос:

— Димочка, это ты? Иди сюда, сынок.

Дима сбросил на ходу пальто, шапку и распахнул дверь в столовую. За столом, на котором лежала раскрытая книга, сидела мама в ярко-красном халате. У буфета, скрестив руки на груди, стоял папа. Вид у него был сердитый, глаза хмуро смотрели поверх очков. Дима оробел, съежился и попятился к двери, лихорадочно припоминая все свои прегрешения за последние дни. Вроде бы ничего такого…

— Мой милый мальчик, — сказала мама, — мы с напой решили, — тут она бросила быстрый взгляд на папу и повторила: — Да, мы с папой решили сделать тебе подарок. Ты хочешь, чтобы у тебя был велосипед?

Дима ошалело вытаращил глаза:

— Велосипед?

— Ну да, велосипед… С моторчиком. Ты разве не видел его? Он выставлен в витрине универмага, за углом.

Тут Дима пришел в себя. Он ринулся в коридор, схватил пальто и, снова вбежав в столовую, крикнул не своим голосом:

— Скорей! Скорей, что вы стоите? Ведь через пять минут магазин закрывают. Скорей же, ну!

Мама с папой переглянулись. Папа кашлянул.

— Видишь ли, Дима, — сказал он басом, — купим ли мы тебе велосипед или не купим — это, можно сказать, зависит от тебя самого.

— Так я же хочу, чтобы вы купили! — со слезами в голосе выкрикнул Дима. — А вы вот не идете. Ведь закроют универмаг.

Мама сделала движение, словно хотела встать, но папа строго взглянул на нее и она, тяжело вздохнув, осталась на месте.

— Да, Дима, все зависит от тебя самого, — продолжал папа. — Я тебе сейчас все объясню. Ты способный мальчик, даже, можно сказать, очень способный. Ты, можно сказать, наследовал мои способности. Ты должен учиться гораздо лучше, но не хочешь. А ведь ты переходишь в шестой класс. В шестой класс! Перед тобой, можно сказать, открывается вся жизнь… И вот мы с мамой решили помочь тебе учиться лучше. Скоро кончается последняя четверть. Она, можно сказать, венец всего учебного года. И если ты соберешь в единый сгусток энергии все свои силы, то сможешь добиться, что в годовой у тебя не будет троек. И, можно сказать, наградой за это послужит велосипед с мотором. Ты видишь теперь, как заботятся о тебе твои родители?

Дима молчал. Так близко был велосипед, и вот…

— Это не так трудно, Димочка, — обнадеживающе сказала мама. — И даже если по арифметике у тебя будет тройка, — торопливо добавила она, — то все равно, я думаю, папочка купит тебе велосипед.

— Никаких скидок, Нина, — жестко отрезал папа. — Ты знаешь, что наш ребенок слабохарактерный, и вместо того, чтобы воспитывать в нем волю, ты поощряешь те качества, которые, можно сказать, способствуют…

— Ах, как это жестоко, Андрей! Ты ведь, кажется, знаешь, что метод принуждения в педагогике…

Завязался теоретический спор о правильном воспитании. Диму он не интересовал. Пока каждый из родителей доказывал свою правоту, он напряженно думал, не слишком ли большую цену назначил папа за велосипед. Тройку по арифметике он исправит — мама напрасно за нее волнуется. Одна четверка у него уже есть. Впереди контрольная, и если немного приналечь, то можно получить и вторую. Значит, остается еще тройка по ботанике — совсем пустяк! — и по немецкому. Это посложнее: весь год он учил немецкий лишь от случая к случаю, когда над головой нависала угроза вызова. Но лишиться велосипеда из-за какой-то тройки по немецкому — так уж совсем никуда не годится!

Нет, велосипедик, за тебя стоит побороться!

Две недели подряд Дима учился с небывалым усердием. Если он и выбегал на улицу, то только для того, чтобы, бормоча про себя спряжения неправильных немецких глаголов, поласкать взглядом велосипед — он все еще красовался в витрине универмага — и снова кинуться домой к учебнику.

Папа ходил по квартире, довольно потирая руки, и с торжеством смотрел на маму:

— Ну как? Кто был прав?

И мама виновато улыбалась ему в ответ.

Тройку по арифметике Дима исправил быстро. По ботанике тоже. И вот, наконец, настал день, когда Эмилия Львовна, учительница немецкого языка, вызвала Диму к доске и, выслушав его ответ, сказала:

— Sehr gut!

А это, как известно, по-немецки значит «очень хорошо».

Дима засиял, как майское солнышко. Казалось, он даже излучает свет. Он сел на свою парту и шепнул соседу Сережке Нахорошеву: