Мара Будовская - Вечер в Муристане

— Идиот! — крикнул паппарино. — А если преступник хотел убить Фурдак, но ошибся? Теперь он продолжит свое грязное дело.

— Папа, Катя умерла! Ее больше нет, понимаешь?

— Сынок, я тебе и говорю, что убить хотели Фурдак. Кому нужна была эта Катя, кроме тебя?

К вечеру Массимо Скорпи выяснил, как покойная дубль-Фурдак провела последние дни. К ней приезжали двое мужчин, русский и американец. Русский купил у американца прокатную копию какого–то русского фильма. Он же и рассказал об этом комиссару по телефону. Еще он рассказал, что провел с псевдо-Фурдак несколько ночей. И прекрасно понимал, что спит с Катей, а не с Фелишией. Общались они, естественно, по–русски. Американец, муж настоящей Фурдак, тоже не мог перепутать Катю — Клон со своей женой. Тем более, что Катя походила на нынешнюю Фурдак так же, как Дориан Грей на собственный портрет. Фелишия, оказывается, злоупотребляла алкоголем и сильно подурнела за последние годы. Карьеру модели она оставила. Муж ее признался, что она не только в Европу старается не ездить, но и вообще из дому не кажет глаз. Больше всего на свете она боится папарацци.

Массимо сидел в кафетерии на Корсо Джаккомо Маттеотти, неподалеку от Виа Монте Наполеоне, пил капуччино и ел рогалики. Напротив, в кинотеатре «Аполло» давали фильм «Маэстро и Маргарита». Тот самый, который купил русский у американца при посредничестве Кати — Клон. Сеанс начинался через полчаса, у него было время еще на чашку капуччино. Наступил уже час, когда модные магазины закрываются, а шопоголички всего мира выходят продемонстрировать накупленное за день добро. За столиком наискосок пили горячий шоколад русские девчонки. Пятеро или шестеро. Девчонки все время прыгали и менялись местами, никак было не сосчитать. Массимо вспомнил Катю — Клон, совсем недавно точно такую девчонку, разве чуть покрасивее. Русскую девчонку, приехавшую в Милано попытать счастья. А он, Массимо, ее не уберег.

Фильм шел по–русски, с итальянскими титрами. Девчонки (в конце концов, их оказалось всего пятеро) сидели неподалеку от Массимо. Фильм, конечно, необычный. Святая католическая церковь даже хотела его запретить к просмотру. Еще бы — дьявол рассказывает евангельскую историю, и вовсе не такую красивую, какая была принята каноном. Странно, что фильм запретили в безбожном СССР. Хотя, этот фильм не только против евангельских мифов, но и против КГБ. Здорово сделано, что все кагебешники там на одно лицо, и римский Афраний точно с такой рожей. За девяносто минут фильма Массимо изучил это лицо досконально. А выходя из кинотеатра и вновь машинально пересчитывая русских девушек, вдруг вспомнил, что это лицо было знакомо ему и раньше, до фильма. Это же Цури, израильский инструктор по антитеррористическим мероприятиям, который обучал их в рамках переподготовки после одиннадцатого сентября. Странно, как же он ухитрился сыграть в этом фильме? Во–первых, он не русский, а израильтянин. А во–вторых, в семьдесят девятом ему было максимум лет пятнадцать.

Война, благодарение Всевышнему, закончилась. Гая вне себя от счастья — ее герой вернулся с поля битвы. Сегодня она устраивает вечеринку в ресторане по этому поводу. Я не пойду. Я сегодня пойду в кино.

Мой фильм докатился до нашей страны. В большой прокат его запускать боятся, но несколько недель его будут крутить в тель–авивской Синематеке. Я доволен. Это единственное место, где можно посмотреть фильм без всеобщего хряпанья поп–корном. К этой дряни, от которой хочется пить и плеваться, потому что неразорвавшиеся снаряды прилипают к нёбу и к основанию языка, приучили весь мир американцы. А в Синематеке все чин–чинарем, еда только в буфете. Зрители приходят сюда смотреть кино, а не целоваться или жрать. Мы идем с Булгаковедом и Бумчиком. Булгаковед переживает. Я уже привык к тому, что мое дитя отняли, и оно не носит даже моего отчества. Мне это не впервой. А вот Булгаковеду, соавтору сценария, это больно. При этом денег, которые я хотел ему перевести, он не взял. Я положил их на отдельный счет и завещал его им с женой. Бумчик же деньги взял с радостью. И собственное соавторство его не волнует. Все, надо выходить. Допишу вечером, после сеанса.

Гая стояла на балконе ресторана и досматривала закат. Море, отблестев оранжевым, уже серело. Стоянка ресторана заполнялась машинами, гости поднимались по лестнице, ведущей на ресторанный балкон, здоровались с ней, рассаживались. Натаниэля все не было. Изабелла разозлилась на нее за то, что отговорила Нати собраться, как всегда, у папаши Якопо на травке. Но на этот раз она, Гая, сделала по–своему.