Мара Будовская - Вечер в Муристане

Он налил себе коньяку, развернул кресло от рабочего стола к телевизору, запустил DVD. Итак, художественный фильм «Мастер и Маргарита» по одноимённому роману Михаила Афанасьевича Булгакова, 1979 год.

Камера приближается из космоса к земному шару, в кадре — бесформенное чудовище, которое распадается надвое, — морское женское чудище Левиафана и сухопутное мужское Бегемота (причём видно, что одно — женское, другое — мужское). Чудище Бегемот обладает кошачьими чертами. Тут же, на глазах, Бегемот обретает, вслед за кошачьими, черты артиста Андрея Миронова. Затем камера уносится западнее, в райский сад, и там тоже происходит раздвоение — из толстого болезненного гермафродита вынули разделяющую грань, и он расползся надвое, на мужчину и женщину, Адама и Еву. Восходит солнце. Разноглазый змий («правый глаз чёрный, левый почему–то зелёный») превращается в артиста Евстигнеева. Засняв и это превращение, камера улетает дальше, в ночную пустыню, где скитается падший ангел Азазель. Восходит луна, и он трансформируется в мрачного демона, непривычно красивого, тем не менее — Крамарова. Картинка вновь ускоряется, луна совершает круг по небосклону, солнце вновь восходит, и из лилового восхода появляется фиолетовый рыцарь, Коровьев — Фагот — артист Олег Борисов на чёрном коне. Он скачет на вершину холма, где ждут его Бегемот — Миронов, Воланд — Евстигнеев и Азазелло — Крамаров. Последней на холм пикирует ведьма.

Пятёрка в сборе. Они, держась за руки, образуют круг, камера берёт вид сверху, круг горит огнём, и в нём проступает дьяволов пентакль, пятиконечная звезда. Камера обводит лица. Следующий общий план показывает, что пятерка стоит на Красной Площади.

Титров не было. Он промотал вперед. Пилата играл Плятт, Иешуа — Олег Даль. Левия Матвея — Высоцкий. Афрания — неизвестно кто. Геллу тоже играла незнакомая актриса. Глядя в её глаза, изжелта зелёные, с чёрным игольчатым ободком ресниц, он подумал, не поднять ли архивы цыганских театров страны? А Маргарита кто? Он отмотал к сцене разговора Бездомного с Мастером. Ах, вот оно что! О боги, боги! Вот оно, оказывается, что! Загадка Мастера! Семьдесят девятый! Одни покойники играют! Режиссер неизвестен! Ну конечно, ну еще бы!

Он снял телефонную трубку и срочно вызвал в офис своего юриста.

Дюжина девятиклассников выстроилась на сцене свиньёй. Мальчишки стояли в позе каратиста (широко расставленные ноги, полусогнутые руки, у бёдер — сжатые кулаки). Выступающие выкрикивали из Маяковского:

В перестроечном порыве разрешены были уже и Высоцкий, и Галич. А тут пафосно и неумело цеплялись за Маяковского. Тая рассмеялась, хотя это было непедагогично, и Лазарский сделал ей страшные глаза — рядом сидел завуч! Но ей простилось — она же не учительница, а актриса. Услышав смешок, Мишка обозлился, не на неё — на неумех–товарищей, и загрохотал на таких децибелах, каких, верно, не достигал и сам певец революции:

Рычал он убедительно, и актриса кивнула головой и зааплодировала Мишке. Он еле сдержал глупую улыбку, которая всегда норовит исказить благородные черты, когда тебя хвалят, но краски в щеках не сдержал и порозовел от удовольствия.

Потом Лазарский повёз Таю домой, боясь, что она передумает принимать от него руководство этой мальчишечьей агитбригадой, которая, к его стыду, даже на несчастном районном смотре заняла предпоследнее место.

— А почему там нет девчонок? — задала она резонный вопрос.