Феррейра Кастро - Сельва

Алберто обследовал бумажник, потом жилетный карман и сосчитал всю свою наличность. «Провести ночь на берегу этих денег не хватит… Сойду на берег утром, чтобы хоть город посмотреть».

Залив был похож на ослепительный восточный мираж, где трепетали фантастические миры света и тени: отражаясь в воде, освещенные иллюминаторы превращались в драгоценные кольца на руке принцессы, а контуры судов приобретали очертания восточных дворцов. С одного из стоящих на якоре судов долетал сиплый звук аккордеона — назойливый и тоскливый, как неврастеническая боль.

За эту ночь на пароходе не прибавилось новых пассажиров, однако казалось, что на палубе третьего класса стало как-то теснее, словно свет, освещавший входной трап, тоже стал занимать какое-то место.

Алберто стал укладываться спать. В этой гуще гамаков, где все переговаривались друг с другом, коротая время, он, как никогда, остро ощутил призрачность своего бытия, словно вся эта ночь была из какой-то другой жизни. Пароход не причалил ни к одной из плавучих пристаней, но утром рядом с лодками, с которых продавали фрукты, пастилу из гуявы и напитки, появились другие, более вместительные, для перевозки на берег; в них уже погружались пассажиры первого класса. Алберто свесился с борта и спросил, сколько стоит перевоз. Почти всё сеаренцы следили за его жестами и словами, горя желанием узнать, отважится он сойти на берег или нет.

— Четыре?

— Четыре мильрейса, — повторил снизу дочерна загоревший лодочник.

«Четыре туда и четыре обратно… Восемь. Хватит!»

Алберто дал знак лодке приблизиться, поправил поля шляпы и стал спускаться, готовый протестовать против нового запрещения Балбино, если тот к нему привяжется. Но ничего не случилось. Алберто перешагнул через борт лодки, уселся, и с палубы первого класса не раздалось ни одного слова.

Лодка отошла от корабля и, пройдя зигзагом между носовых и кормовых частей других стоявших на якорях гайол, приблизилась к плавучим дебаркадерам — огромным железным ящикам, наполненным сжатым воздухом, с помощью которых город защищался от постоянно меняющегося уровня воды: погрузка и разгрузка судов здесь происходила по воздуху.

Высадившись и поднявшись по невысокому склону, держа руки в карманах и глазея на все вокруг, Алберто неожиданно очутился на главной площади. Весело открытый солнцу, без почерневших от веков зданий и древних таинственных улочек — таким предстал перед Алберто этот город. Чистенький, повсюду украшенный деревьями, он, казалось, гордился своей молодостью, незнакомой еще с язвами и шрамами; пожалуй, только городские дороги оставляли желать лучшего: автомобили там испытывали настоящую морскую качку. В глубине площади, за рядом деревьев, возвышалось высоченное, пестреющее вывесками здание — то был деловой центр города. Одна из вывесок особенно пленила Алберто: на ней было написано — «Всемирная биржа». Слева от нее — вывеска шикарного кафе, где слуги суетились, разнося к одиннадцатичасовому аперитиву графинчики с виски и вермутом. Боязнь истратить последние деньги, которые он берег на крайний случай, удержала его от соблазна, и Алберто пошел через площадь, ощущая во рту вкус не отведанных им яств. Возле «Всемирной биржи» расположилось уличное кафе, немного дальше — бар, за ним еще один, еще и еще — примета бразильского города, где много пьют и где все дела, как и полвека назад, обсуждаются между двумя стаканами. Алберто свернул на длинную торговую улицу. Как и на улице Пятнадцатого Ноября, на Бульваре Республики, в Пара, в Белене, здесь выстроились в ряд здания крупных компаний, снабжавших товарами серингалы Верхней Амазонки. В длинных и мрачных складских помещениях, расположенных в нижних этажах, можно было видеть партии каучука: темные шары, которые затем разрезали пополам, укладывали в ящики и отправляли за границу. Среди персонала Алберто заметил много своих соотечественников: в торговых операциях, связанных с черным золотом, только турки и евреи конкурировали с португальцами. Когда Алберто приехал в Пара, полный юношеских мечтаний о триумфах на поприще юриспруденции, — ведь он обучался на факультете права, хоть и не окончил университет, увлекшись политикой, — он с презрением отвергал даже мысль, что ему придется стать служащим в какой-нибудь компании. Но сейчас, вынужденный наняться сборщиком каучука, он горько завидовал тем, кто в рубашке с засученными рукавами марал бумагу за конторским столом или с карандашом в руке занимался отправкой каучука. В шесть часов вечера, самое позднее в семь, так как работа в торговле сейчас не захватывала ночных часов, как во времена его дядюшки, эти служащие уже были свободны; хозяева, конечно, бывают всякие, но кончил работу — и иди, куда тебе вздумается!